Остаток ночи, после того как президент произнес свое историческое обращение к нации, я опять провел на кушетке в кабинете. Еще не было шести, когда меня разбудило легкое пощелкивание по лбу. Оказалось, это Хлопушка. Он был в пижаме и держал в руках фунта четыре комиксов. Не долго думая, он залез ко мне под одеяло и вручил пару комиксов. Так – с чтения вслух комиксов «Ньюболд, Волшебный Слизняк» и «Титановый малыш» – начался для меня один из самых важных дней в американской истории.

Оперативная группа Военно-морского флота США полным ходом шла к Бермудам, и, естественно, зрелище это не могло не привлечь внимание мировой общественности. В утренних газетах журналисты высказывали различные мнения о речи президента. Меня передернуло, когда я увидел заголовок в «Пост»: «АМЕРИКА ИДЕТ К ВОЙНЕ». В речи президента не было ни слова о войне, и хотя он ясно дал понять, что больше не позволит водить себя за нос, операция «Беспредел» оставалась тайной за семью печатями. Целью обращения было убедить «М-энд-М» в том, что в случае, если он продолжит свои «шуточки», не миновать ему снарядов шестнадцатидюймовых пушек с линкора «Нью-Джерси».

Советский посол Василий Крыткин, относительно недавно назначенный в Вашингтон, в девять часов утра прибыл в Белый дом. Это был плотный мужчина с водянистыми глазами и крепким запахом одеколона. Его мучила какая-то кожная болезнь, и он постоянно чесался. (Я посоветовал ему пару мазей.)

Крыткин приехал с намерением предупредить президента, что Советский Союз будет «вынужден ответить ударом на удар», если Соединенные Штаты атакуют Бермуды. Президент кивнул и перевел разговор на экзему или на какую-то другую болезнь, мучавшую посла, чем совершенно его обезоружил. Аудиенция закончилась тем, что президент от души стукнул посла по спине и посоветовал не чуждаться американцев. Я же проследил, чтобы он не ушел без фирменных спичечных коробков Белого дома. Их всегда с улыбкой вручали послу, когда выпроваживали из Западного крыла.

В одиннадцатом часу мне позвонил офицер из охраны Белого дома и настойчиво попросил срочно прийти в комнату 103 Административного здания, чтобы разобраться с «нештатной ситуацией».

Войдя в офис, я обнаружил двух офицеров, которые крепко держали Чарли и старались его успокоить. Он же вцепился им в галстуки и что-то с ожесточением внушал. Кто-то из врачей Белого дома пытался измерить ему давление. Дико озираясь, Чарли хрипло дышал, и еще я обратил внимание на его растрепанные волосы.

Один из офицеров доложил мне, что с Робином Петерсоном как будто все в порядке, но на всякий случай его увезли в клинику Университета Джорджа Вашингтона, чтобы сделать рентген.

Он же доложил, что их вызвала секретарша Петерсона, которая сказала в точности следующее: «Мистер Манганелли зашел в кабинет мистера Петерсона, и оттуда доносятся странные звуки, похожие на удары».

От Чарли мне почти ничего не удалось добиться – он был не в том состоянии. Однако надо было решать проблему с речью. Я попросил Петерсона поработать над черновиком Чарли, и у него все отлично получилось. Это он добавил фразу в духе Кеннеди: «Мы не должны уклоняться от применения силы, также как не должны никого отталкивать от себя силой», – хотя Чарли приписывает ее себе. Писатели очень чувствительны – даже слишком чувствительны, на мой взгляд.

Отправив Чарли в больницу, я позвонил доктору Саладино в университетскую клинику. У Петерсона не оказалось ничего серьезного, никаких переломов, разве что разбита нижняя губа и под левым глазом большой синяк. Пришлось попросить доктора Саладино сохранять тайну, и он заверил меня, что пресса ни о чем не узнает. Очень милый человек.

В час дня пришел Кланахан.

– Еще одна новость, и почище прежней, – сказал он. – Каин выступает сегодня с речью по телевидению.

«Каин» – наше с Кланаханом кодовое обозначение Дэна Такера.

У меня не было ни малейшего желания сообщать о «Каине» президенту, и мы несколько минут поспорили о том, в чьи обязанности это входит. Воистину, такое в Вашингтоне случается нечасто: два высокопоставленных чиновника стараются убедить друг друга в том, что не один, а другой ближе к президенту. Естественно, ближе был я, но в тот момент меня это совсем не радовало. В конце концов, мы бросили монету. Бросал я, и выпал «орел», тогда как Кланахану досталась «решка». Он не поверил мне, и пришлось обратиться за помощью к Маршаллу Бременту, нашему общему верному другу и помощнику Государственного секретаря в вопросах, касающихся внутренней политики. Не посвятив Маршалла в суть проблемы, мы попросили его бросить монету. Я проиграл.

– Еще новость, – сказал я, входя в Овальный кабинет и стараясь, чтобы мой голос звучал по-скаутски бодро.

Президенту новость не понравилась.

Фили целый час просидел на телефоне, уговаривая телевизионщиков отменить прямой эфир. Не тут-то было!

Даже теперь, через много лет, мне иногда снится это выступление. Джоан говорит, что знает, когда это случается, потому что я начинаю бросать подушки в зеркало на туалетном столе.

Президент, Фили и я слушали Дэна в Овальном кабинете. Нас было трое, так как президент не пожелал больше никого пригласить.

Не знаю, что подвигло Дэна на выступление, но он был явно не в себе. Не знаю также, не выполнял ли он данное им в дурную минуту обещание стать публичной жертвой, когда первые американские десантники коснутся бермудской земли. Дело в том, что «М-энд-М» ни за что не позволил бы ему отказаться от обещания, если оно было дано. И президент назначил еще одно совещание чрезвычайного комитета.

Я всем сердцем жалел его. Он ведь прилагал максимум усилий, чтобы не довести дело до войны в Северной Атлантике, а его собственный родной брат грозил облить себя бензином и поджечь.