Квези включил радиолу и присоединился к гостям; посыпались поздравления; он смущенно улыбался, благодарил и пожимал протягивающиеся со всех сторон руки.

— А вот и счастливый отец!

— Он всегда был достоин удачи.

— Ребенок принесет ему богатство.

— И счастье.

— Наверняка.

— За счастье отца!

— За процветание!

Разговоры текли рекой, но их журчание не заглушало музыку, а, сливаясь с ней, создавало мягкий звуковой фон, подчеркивающий спокойную прелесть солнечного утра.

На веранде появилась Наана — сдержанная, напряженная, сосредоточенная. Когда он подошел к ней, она улыбнулась и взяла его за руку.

— Ты-то мне и нужен, Баако, — сказала она. Он принес ей стул и поставил его рядом с низкими перильцами, на которых сидел. — Да я бы тебя и сама нашла.

— Каким образом?

— Я слышу, ты смеешься — значит, не веришь. А найти-то тебя легче легкого. Надо только прислушаться, где в этом гаме тихий островок. Там ты и окажешься. — Она засмеялась.

— Хочешь чего-нибудь выпить?

— Да, немного. Если можно, я просто буду иногда отпивать из твоего бокала. — Она сделала неторопливый глоток. — Приятный напиток и прохладный. А все же ты меня очень огорчил, Баако. Я же просила тебя спасти ребенка.

— Да с ним все в порядке, Наана.

— Ты говоришь, как будто и сам малое дитя. Где он?

— Они сделали ему колыбель, она стоит на крыльце.

— Как бы она не превратилась в гроб.

— С ним все в порядке, Наана, успокойся. Он прекрасно себя чувствует.

— Ты так думаешь? — Старуха притихла; казалось, она к чему-то прислушивается; но земные звуки явно не интересовали ее. — Они хоть совершили возлияние праотцам до того, как сами начали напиваться? Я что-то не слышала ни торжественной тишины, ни ритуальных слов.

— Возлияния не было, Наана.

— Не смейся надо мной, Баако. У меня от твоих слов чуть сердце не оборвалось.

— Я не смеюсь, Наана. Возлияния не было.

Она вздохнула.

— О Великий Друг, им уже нет дела до праотцев. Они забыли об ушедших — где уж им упомнить про Входящего в мир! Что с ними творится, Баако?

— Они празднуют на новый лад, Наана.

— Да, похоже на то. Но ты ведь молод, Баако. Неужели ты не чувствуешь гнева?

— Что я могу сделать?

— Видали? Он уже заговорил со мной, как мудрый старец. Задает вопросы в ответ на вопросы. — Она улыбнулась. — Я слышу смех твоей матери.

— Она как раз сюда идет.

— Пора, Баако, пора, — подойдя к нему, зашептала Эфуа.

— Что пора? — спросил он.

— Позаботиться о пожертвованиях.

— Уже? А я думал, что это потом, после обеда.

— Нет-нет, пора, — сказала Эфуа. — Они выпили и теперь хотят есть. Самое время.

— Ладно. — Он слез с перил. — Я скоро вернусь, Наана.

— Деньги пусть кладут в медный таз, — сказала ему вслед Эфуа.

Он вышел на крыльцо, поднял таз и остановился рядом с колыбелью, опустив глаза. Музыка смолкла, разговоры утихли. Шут понимал, что от него ждут торжественной серьезности, но сразу же сбился с тона.

— Тут такое, значит, дело, — начал он. — Вот у меня в руках медный таз. Я поставлю его на ступеньки, и каждый, кто захочет, может бросать туда деньги. — Он облегченно вздохнул и рукавом рубахи вытер со лба пот. Потом отвернулся от гостей, собираясь снова включить радиолу. И увидел перед собой лицо матери — ошеломленное, растерянное. Однако она ничего не сказала ему. Она вышла на крыльцо, подняла сверкнувший таз и, взломав недоуменную тишину, громко проговорила:

— Дамы и господа, друзья! Настало время для всех и каждого, кто присутствует на нашем радостном торжестве, одарить щедрой рукой входящего в мир счастливого младенца. Чтобы гостям было удобнее, я буду по очереди называть имена и надеюсь, что каждый, кто подойдет сюда, одарит младенца от всего сердца. И конечно же, я начну с наших особо уважаемых гостей. Итак… достопочтенный господин Чарльз Уинстон Черчилл Кесси, ответственный работник Протокольного отдела министерства иностранных дел, прошу вас, подойдите сюда и покажите вашу щедрость.

Искрящийся радостным самодовольством человечек в ярко-голубом костюме, который отбрасывал синеватые блики на его черное лицо, гордо выступил вперед. Торчащий из нагрудного кармана платок казался отблеском его белозубой улыбки. Он прошествовал к медному тазу, достал бумажник и начал по одной вынимать из него бумажные купюры достоинством в седи; бумажки зигзагами планировали на дно таза.

— Три… Четыре… Пять! — вслух считала Эфуа, и шуту пришло в голову, что она похожа на рефери, отсчитывающего секунды над поверженным боксером. — Ответственный работник Протокольного отдела пожертвовал пять седи. Похлопаем ему! — Когда аплодисменты затихли и сановник пошел было на свое место, Эфуа проговорила: — А теперь попросим миссис Кесси. Посмотрим, насколько щедра супруга ответственного работника.

Толстенький сановник, уже подходивший к своему стулу, вздрогнул, как подстреленное животное, и испуганно оглянулся. Однако он довольно быстро опомнился, опять вытащил бумажник и передал жене. Та взяла его и со скорбным лицом двинулась к крыльцу. Послышался тяжкий вздох, словно не одна женщина, а все гости одновременно перевели дыхание. И потом — странный хрустящий шорох.

— Что случилось? — спросила Наана.

— Да по-моему, ничего, — ответил он.

— Там что-то зашумело.

И действительно. Посмотрев на гостей, он увидел неясное движение, торопливые руки, передающие деньги, — но это длилось лишь несколько секунд, и вскоре хрусткий шелест снова сменился приглушенным говором.