— Здравствуйте, Лариса Сергеевна, — официальным голосом проговорил он и, подумать только, наклонил голову в полупоклоне. Как в кино!

— Очень приятно.

Я подала руку легендарному папе и теперь смогла посмотреть на него повнимательнее, но, видимо, решение мое было опрометчивым, потому что, встретившись с ним взглядом, я почувствовала, что мое сердце ухнуло куда–то вниз. Его глаза… Я никогда не видела таких пронзительно–синих глаз.

В детских мультиках порой рисуют подобные глаза: из них чуть ли не материальным потоком льется свет. Вот и я такой увидела. Из глаз Михайловского Федора Михайловича, если я правильно запомнила, как его зовут. Надо же так не вовремя встретить мужчину своей мечты! Правда, мой мужчина был бы, наверное, не таким сухим и ледяным… Что–то эпитеты я ему подбираю какие–то непарные.

— Красивый у меня папка? — гордо спросила Валерия.

От моей юной приятельницы не укрылся интерес, который, оказывается, был на моем лице написан.

— Вы приехали сюда на своей машине? — Он углядел под навесом мою Симку.

— А что, у вас в угоне числится точно такая же? — съехидничала я вопросом на вопрос. И ответила Лере: — Обычный.

Пусть не задирает нос. Интересно, он когда–нибудь улыбается, или все население Земли в его глазах потенциальные преступники?

— Папа, мы же в гости приехали, — напомнила Валерия, пока ее суровый родитель озирался в поисках… каких–нибудь улик против меня? Запрещенных ко ввозу в Ивлевский район товаров? — Или ты Лару в чем–то подозреваешь?

Это девчонка пошутила, чтобы хоть чуть–чуть разогреть распространявшийся от ее папаши холод.

— У меня алиби, — поддакнула я.

Молодец, Валерия, защищает, несмотря на всяческие анекдоты о женской солидарности.

— Дорогие гости, прошу в дом, — сказала я; должен же кто–то брать инициативу в свои руки.

Можно сказать наверняка, что в доме Михайловских существовал культ папы. Наверное, мама давно умерла, а папа — не римский, а ивлевский — и швец, и жнец, и на дуде игрец, в смысле, и работник правоохранительных органов, и суровый воспитатель, и вообще бдительный человек…

И хотя он не сделал ничего такого, что выбивалось бы из общей картины моих представлений о мужчинах, я не знала, как себя с ним вести.

У меня прежде были мужчины. И я обычно не терялась в их присутствии, но Михайловский казался каким–то другим. Обычно я легко находила с незнакомыми людьми общий язык, а между мной и этим ментом сразу возник некий барьер, который мне пришлось бы преодолевать. Если бы я захотела познакомиться с ним поближе.

Мы вошли в дом, и я мысленно поблагодарила Лиду за то, что она следила за моей собственностью. Кстати, я до сих пор так и не поблагодарила ее за это. Завтра получу документы, распишусь где положено и перед отъездом дам ей сто баксов — я взяла на всякий случай с собой пару сотен.

Мои гости сели в кресла, стоящие в гостиной, а моя мысль лихорадочно заработала: чем же я стану их угощать?

— Знаете, Михайловские, у меня есть манная каша, — сказала я: еще когда готовила, недоумевала, чего вдруг я сварила столько. Но вот пригодилось.

— Манная каша? — оживился отец Федор, хотя в глубине души я побаивалась, что он пошлет меня подальше с моей кашей. — Это мы любим.

Он подал дочери связку ключей:

— Валерия, пакет!

Да, словоохотливым мужика не назовешь. С дочерью обращается как солдафон: стоять! смирно! пакет!..

Я выглянула в окно: новая «Волга», на которой Михайловские приехали, выглядела на нашей скромной улочке как девица в шикарном вечернем платье посреди толпы бедно одетых старушек.

Лера хлопнула дверцей, пискнула сигнализацией и бегом вернулась в дом.

Она прошла ко мне на кухню, где я ставила на плиту чайник, и стала выкладывать из пакета колбасу, сыр, консервы, коробку шоколадных конфет ассорти, еще какие–то вкусно пахнувшие свертки.

— Зачем же столько? — слегка растерялась я.

— Как зачем? Это наша благодарность. Если бы не ты, кто знает, когда я добралась бы домой. Да и добралась ли вообще? Ты обо мне так заботилась…

— Какие пустяки!

— А папа считает, что таких бескорыстных людей, как ты, на свете не так уж много.

Моя юная попутчица словно работает переводчиком с языка айсбергов на язык нормальных людей.

— Твой папа несколько преувеличивает. Просто он за тебя переживал, но мы–то с тобой знаем, что все это мелочи…

Но Лера со мной не согласилась:

— Это не мелочи. А человек должен уметь быть благодарным…

В продолжение нашего негромкого диалога Михайловский сидел в кресле и, надо думать, разгадывал какое–нибудь запутанное уголовное дело, если у них такие бывают.

— В кухне вроде есть неудобно, — проговорила я, — а в гостиной огромный обеденный стол. И маленький журнальный столик.

— Давай в кухне, — сказала Лера, — здесь у тебя просторно. Да мы с папой и привыкли.

Я никак не считала, будто на теткиной кухне, это — «у меня». Здесь все было не моим. Главное, я не собиралась этим пользоваться, не собиралась здесь жить, да и не было никакой моей заслуги в том, что этот дом все еще оставался теплым и уютным.