— Вы плохо выглядите, Судья… Уж не перетруждаетесь ли вы на работе?

— Ну что вы, — говорю я. — Вовсе нет, я скорее ленив, чем ревностен… Позвольте, я помогу вам донести корзинку до дома. Нам ведь все равно по дороге.

Она с радостью соглашается, и мы идем, неторопливо и чинно, по тенистой улице, под сенью груженных ягодами черешневых веток.

Прохожие, завидев меня, переходят на другую сторону.

— Прежде вы не были таким задумчивым, — с беспокойством говорит старушка. — Вот уже почти неделю из окон вашей квартиры не доносится ни звука… К добру ли это?

Она улыбается. Я вздыхаю.

Мне хочется спросить ее мнения: верит ли она, что на свете — по крайней мере, в обозримой его части — найдется человек, готовый отказаться от чудовищных денег только потому, что ему неприятно меня убивать? Я понимаю, что не могу ее об этом спрашивать: тогда она почувствует себя виноватой. Она, в отличие от моих вечных незваных гостей, совестлива. Если бы ей удалось убить меня — хоть бы и тогда в парке, при помощи яда, — она долго переживала бы и даже, возможно, умерла от раскаяния…

— Я думаю о том, кто все-таки получит эти деньги, — говорю я вслух.

— Бог с вами, — пугается старушка.

По счастью, ее дом уже близко. Разговор не имеет продолжения; я отдаю ей корзинку (она совсем не тяжелая), и мы прощаемся.

Мне надо с кем-то посоветоваться. Некоторое время я хожу взад-вперед по комнате; потом звоню в дверь напротив.

Сосед обедает и приглашает меня разделить с ним трапезу. В его просторной гостиной почти нет мебели — только овальный стол в центре, семейные фотографии в ореховых рамочках и — от пола до потолка — пестрые плакаты разных лет: с них коллективно улыбается любимая футбольная команда моего соседа.

Он вегетарианец. Я беру из блюда большое яблоко и, откусывая по маленькому кусочку, пересказываю разговор с Георгом. Сосед слушает внимательно.

— Исключительно смело, — говорит он наконец. — Спецпремия за оригинальность.

— Ты не понял, — говорю я. — Он не собирается меня убивать. Он в самом деле хочет доказать отцу, что мир гораздо лучше, чем тот о нем думает.

Сосед грызет шпинат. Вид у него озадаченный.

— В этом-то и штука, — говорю я. — Он романтик. Ну и в самом деле хочет поскорее жениться на этой своей Ладе. А для этого нужны деньги.

Сосед смеется:

— На твоем месте я держался бы от этой компании подальше…

Глаза его за персиковыми стеклами кажутся маленькими, гораздо меньше, чем на самом деле. Моя смерть на дне их задремала — но ненадолго.

Вернувшись утром с работы, я обнаруживаю, что в окне старушки из дома напротив сидит снайпер.

Сама старушка заперта в ванной. Ей плохо; я вызываю «скорую».

К снайперу приглашать врачей поздно: он остывает поперек подоконника, и кровь его капает наружу, в старушкин палисадник. Мне противно и стыдно; пока врачи делают старушке укол, я успеваю кое-как прибрать в ее комнате: вынести мертвое тело, затереть красные пятна на подоконнике и на полу.

Старушка отказывается ехать в больницу. Врачи уезжают; я начинаю просить прощения, но старушка слабо машет рукой:

— Ах, оставьте, Судья. Это ведь уже в четвертый раз, я почти привыкла… Из моего окна отлично просматривается ваш кабинет — так стоит ли удивляться такому вниманию… Честно говоря, я уже давно подыскала маленький домик неподалеку отсюда, на окраине, — она улыбается. — Правда, на это нужны деньги, а я не уверена, что кто-то захочет купить у меня вот эту квартиру…

— Мне будет очень жаль, если вы переедете, — говорю я честно. — Но, если хотите, я куплю квартиру у вас.

— Я знаю вас уже много лет, — говорит она без улыбки. — И чем больше знаю, тем сильнее удивляюсь: за что на вас так ополчился ваш нынешний сосед? Что вы могли совершить такого, чтобы заслужить столь ужасную кару?

— Не так уж она ужасна, — возражаю я.

Старушка качает головой:

— Она чудовищна. Еще никто не выигрывал битвы с большими деньгами. Во всяком случае в той части мира, которую мы имеем возможность обозревать…

Укол начинает действовать, и старушку клонит в сон. Я помогаю ей улечься и, когда она засыпает, беру в кладовке шланг и тщательно поливаю траву и цветы в палисаднике.

Георг звонит через две недели. Я сразу узнаю его голос.

— Господин Судья? Извините. Я не отрываю вас от важных дел?

Важных дел у меня нет никаких. Я лежу на диване и слушаю классическую музыку, глядя в пятнистый, как лунная поверхность, потолок.

— Господин Судья, может быть, вы найдете время встретиться со мной и с отцом? Он очень уважаемый в городе человек. Наверное, он отыщет аргументы, которых не хватило мне…