Следствием этого письма было то, что великий визирь послал письмо подканцлеру польскому, в котором высказывал сильное изумление по поводу безосновательных притязаний Польши на Украйну. Он объявлял Польше от имени султана, что так как им не угодно было покончить все дело миром, то падишах в самом непродолжительном времени выступает из Адрианополя и во главе многочисленнейшего войска направляется к польским рубежам.

В Чигирине знали об этих переговорах и так же деятельно готовились к войне.

Настала весна. Закапали с крыш светлые капли; зашумели мутные и болтливые весенние ручьи; пригрело ясное солнышко выглянувшую из-под снега прошлогоднюю травку, оживило оно каждую нарождающуюся былинку, но не принесло радости в Чигирин. Каждый день ожидали там решительного известия из Константинополя о времени выступления войск.

Однажды, когда Галина и Орыся сидели у окна и молча кончали какую-то работу, внимание их привлек шум, раздавшийся на дворе. Выскочив поспешно в сени, они увидали, что в замке происходило что-то необычайное. Толпы людей бежали с громкими криками к воротам и стенам замковым. Издали доносились какие-то неясные звуки медных инструментов, конского топота и громких возгласов толпы.

— Что это случилось там? — произнесла встревоженно Орыся. — Побежим посмотрим.

Обе подруги выбежали из хаты и последовали за толпами бегущих людей. Вскоре они достигли городских стен, которые буквально чернели от покрывавшей их массы людей. Когда Галина и Орыся взобрались на стену, глазам их представилась следующая картина.

Узкие улицы нижнего города Чигирина, расположенного у подножия замка, были залиты колоннами турецких войск, стройно подвигавшихся к замку. Весеннее солнце ярко играло на богатом вооружении всадников, на их белых чалмах, на знаменах, на пестрых конских бунчуках, на трубах и литаврах гарцевавших впереди музыкантов. Собравшиеся на стенах зрители молча и угрюмо смотрели на эту картину; вид этих всадников, с смуглыми, зверскими лицами, так смело въезжавших в стены Чигирина, не возбуждал в них, видимо, радости и надежды.

— Порадники! Оборонцы! — раздалось чье-то горькое слово в толпе.

— Эти оборонят! — заметил со злобой другой голос.

Послышались тяжелые вздохи.

Галина молча смотрела на блестящие колонны турецкой конницы, затоплявшие Чигирин, но не видела их, слезы закрывали ей туманной пеленой глаза. Появление этих войск возвещало уже близкую разлуку с Мазепой, разлуку, о возможности которой она и не помышляла, и не думала никогда.

Вечером того же дня Мазепа вошел в хату Остапа более веселый, чем он являлся обыкновенно за это время. В руке у него была какая-то бумага.

— Ну, Галина, — произнес он торжественно, — окончилась уже наша мука!

— Что? Что такое? — выговорили разом Галина, Остап и Орыся.

— Вот твоя свобода, — отвечал Мазепа, показывая бумагу. — Теперь уже ничто не может помешать нам злучиться навек! — и так как Галина все еще смотрела на него недоумевающими глазами, то Мазепа прибавил: — Патриарх разрешает тебя и шлет нам свое благословение на брак.

— Иване! Коханый мой! — воскликнула Галина, захлебнувшись от восторга, и, забывая, что в хате, кроме нее, находятся еще Остап и Орыся, бросилась Мазепе на шею.

Но никто не осудил Галину за этот порыв.

Как солнца луч, прорвавшийся сквозь тучи, освещает сразу всю природу, так и луч счастья, ворвавшийся в эту хату, сразу же осветил и оживил лица всех присутствовавших. Остап и Орыся окружили счастливых обрученных. Послышались горячие поцелуи, горячие приветствия, поздравления с новым счастьем, пожелания всего лучшего.

Галина, с блистающими на глазах счастливыми слезами, держала Мазепу за руку, словно не хотела и на минуту расстаться с ним.

— Когда же свадьба, Иване? Когда? Завтра, послезавтра? — спрашивала она наконец, когда прошла первая минута бурной радости.

— Ге, швыдкая ты какая, — усмехнулась Орыся, — да ведь теперь нельзя венчаться.

— Нельзя? Почему же?

— Вот, глупая! Да разве ты не знаешь, что постом нельзя венчаться?

— Так сколько же нам еще ждать, Господи! Целых четыре недели?

— Нет, еще больше, целых пять.

— Господи, что ж это такое, Иване! Опять нельзя… — Галина обернула к Мазепе свое печальное лицо. — Нет, видно, никогда уже не дождаться мне счастья… никогда… никогда…

Губы Галины задрожали.

— Ну, чего же ты журишься, дытыно? — обратился к ней ласково Мазепа. — Больше ждали — меньше ждать осталось. Да и что может теперь нам помешать? Ничто на свете. Вот и мать прислала свое благословенье! Пост пройдет, тогда и свадьбу сыграем.

— Ну, да и погуляем же мы тогда! — вскрикнул весело Остап. — А теперь, Орысю, принеси-ка нам найлучшего меду, надо выпить на радостях да кинуть лихом об землю. Хай ему цур! Довольно уже седлало оно нас.

— Сейчас, сейчас! Для такого случая всего достану!