Я хихикнул, сделав вид, будто вычислил все литературные ссылки. Потрясающе пошлая идея. Если честно, как человек, абсолютно не знакомый с английской литературой, я бы не отказался почитать подобную компиляцию.

– Скорее, скорее! – вдруг воскликнула Катерина, прижимая руку к животу. – Вот здесь. Ты чувствуешь?

– Нет, – ответил я. – Хочешь сказать, что на самом деле ты не беременна?

– Ты меня насквозь видишь. Нет, не беременна, просто в последнее время чересчур обжиралась пирожными.

Мы рассмеялись, и я вскрикнул:

– Ух ты! Как сильно!

Порой, когда Катерина смеется, младенец начинает одобрительно толкаться, чтобы показать, как ему нравится веселье. Я смотрел, как детская ножка или локоть заставляют дрожать натянутый живот – точно Моби Дик, плещущийся у самой поверхности воды. Катерина уже перевалила за экватор беременности. Через несколько месяцев я в третий раз стану биологическим отцом. Рождение нашего ребенка будет долгим и болезненным процессом. Полагаю, у меня нет никаких оснований рассчитывать, будто мое собственное возрождение пройдет проще.

Младенец нанес удар в верхнюю часть живота Катерины – по общепринятому поверью это означает, что родится мальчик. Фольклор и торговки с рыбного рынка снабдили нас всевозможными инструкциями, как определить пол ребенка: по форме живота; по тому, какую еду предпочитает мать; и, разумеется, по обручальному кольцу. Последний способ заключается в том, что мать ложится на спину и прямо над животом подвешивает на нитке обручальное кольцо. Если кольцо покачивается, то родится девочка; если вращается – мальчик. Кольцо Катерины вращалось и качалось, и я целую неделю волновался, что наш младенец будет выглядеть, как красавица в компьютере Саймона.

Чтобы беременной женщине уступали место в метро, живот у нее должен быть гораздо больше и круглее, но двадцатидвухмесячная беременность встречается нечасто. Живот Катерины вырастет только к Рождеству, и тогда мужчинам в метро ничего не останется, как вести себя прилично – получше загородиться газетой, чтобы, не дай бог, не встретиться с Катериной взглядом. Они-то, конечно, будут надеяться на лучшее. Но Катерина есть Катерина, она живо заглянет поверх газеты и спросит: «Вам удобно сидеть, или, быть может, джентльмен желает положить ноги на мой живот?» Подозреваю, что именно из смущения многие мужчины не уступают место – от мысли, что придется заговорить с посторонним человеком, более того – с человеком противоположного пола, причем поводом к разговору станет гинекологическое состояние женщины. Среднему англичанину этой причины вполне достаточно, чтобы скорчиться и умереть.

Я изложил этот тезис Катерине, она внимательно выслушала, кивнула, а затем предложила свой собственный тщательно продуманный анализ:

– А ты не думаешь, что все дело в том, что мужчины – просто эгоистичные скоты?

Смущения как понятия в арсенале Катерины нет, но когда лежишь голой с привязанными к креслу ногами, а рядом топчется толпа студентов-медиков, невольно покраснеешь.

Катерина еще с час сидела на полу перед телевизором, а я массировал ей спину. Проснулся Альфи, и хотя время кормежки еще не пришло, я все равно принес его вниз и дал бутылочку. С каждым глотком вид у Альфи делался все удивленнее, словно он ожидал, что вот-вот получит нечто совсем другое, но никак не теплое молоко. Альфи начал дремать, и я настойчиво побарабанил пальцами по его подошвам. Альфи принялся сосать с удвоенной силой. Катерина с улыбкой заметила, что наконец-то я приобретаю навыки, и младенец у нее внутри еще раз толкнулся.

Проснувшаяся Милли не обнаружила в соседней кроватке брата и объявилась в дверях гостиной, уверяя, что у нее болят волосы. Вопреки нашим педагогическим взглядам, мы позволили ей остаться в гостиной, и вчетвером, прижавшись друг к другу, стали смотреть очередную серию «Короля-льва». И когда Рафики вынес новорожденного львенка, а остальное зверье завизжало от радости, я, чтобы не разрыдаться, маниакально захохотал и так крепко обнял Милли, что она сказала «ой!».

Я уложил детей и завел подвесную игрушку, которая зазвякала «Колыбельную» Брамса – официальный гимн каждой детской комнаты на земле, избранную за широкую известность и приятный мелодизм, но, в основном, потому, что срок авторских прав на нее истек два века назад. Я гладил засыпающую Милли по голове. Ради таких мгновений я и возвращался домой. Я думал о мужчинах с курсов для будущих родителей: масса энтузиазма и добрых намерений. Сколько из них сбегут от семьи? Сколько станут искать утешение в работе, чтобы восполнить потерю статуса дома? Мы отчасти вышли из тьмы средневековья, и мужчины теперь присутствуют при рождении своих детей, но сколько их будет присутствовать в жизни своих детей? Решив изменить свою жизнь, я неожиданно ощутил себя борцом за мужчину-семьянина – подобно яростным противникам курения, которые еще совсем недавно смолили по шестьдесят сигарет в день. Почему столько мужчин убивается ради успеха на работе или в спорте, но плюет на свою отцовскую миссию?

Милли наконец закрыла глаза, а подвесная игрушка заткнулась.

Я знал, что будет нелегко привыкнуть к новой жизни – проводить дома все время, – но иной вариант был немыслим. Придется осознать, что невозможно находиться в компании своих детей и не жить их жизнью. Нельзя смотреть за ребенком, одновременно перетягивая струны на гитаре. Валяться на диване, любовно готовить себе сандвичи, ходить в туалет – на всей этой роскоши придется поставить крест. Эти занятия отныне вычеркнуты из моей жизни. Нельзя водить маленьких детей на плавание и не плавать самому. Вода может оказаться холодной, но прыгать все равно придется.

– Они спят, – сообщил я, возвращаясь в гостиную.

Катерина ничего не ответила, и я догадался, что она тоже спит. В этот вечер я чувствовал себя с ней на удивление расслабленно – теперь не надо думать над каждым предложением, не надо бояться выдать себя случайным словом. Осталось решить практический вопрос с квартирой, и мой двуличный период жизни останется позади. Я не сказал Катерине, что скоро подъеду на фургоне, груженом оборудованием, которое надо будет впихнуть в дом, тесный и без того. Если бы я признался, Катерина благополучно отговорила бы меня от этой затеи. Все равно бо льшая часть вещей отправится на чердак. Многочисленные демо-версии моих песен смогут собирать пыль рядом с ящиком детских рисунков – память еще об одном этапе моего взросления. Я скажу Катерине, что мне надоело жить без нее и детей, так что вот он я и мое барахло. Заявление слегка странное, но целиком и полностью правдивое.