За чаем Хабиб сообщил нам новости. Пресс-секретарь Асим просил передать, что интервью с Масудом назначено на два часа дня. Масуд отъезжать никуда не собирается, так что снимать мы будем на базе. Разговаривая с нами, Хабиб то и дело бросал любовный взгляд на стоявшие перед дверью новые галоши. Нет, определенно, и у него, и у нас жизнь налаживалась!

Я решил с утра поехать на передовую. На этот раз Хабибу удалось лишь подрядить в городе таксиста, разумеется, левака. Это был молодой парень на старенькой «Волге», кряхтевшей на подъемах и скрипящей рессорами на каждой выбоине. У водителя была одна хорошая черта — он спокойно согласился отвезти нас для начала на линию фронта. Плохих черт у него обнаружилось две: он любил громкую музыку, разумеется, местную, и свежий ветер. После долгого занудства с моей стороны нам удалось убедить его приглушить магнитолу и оставить лишь небольшую щелку в боковом окне.

Завороженный, как кобра дудочкой, гнусавым афганским певцом и подпевая в самых проникновенных местах, водитель мчался вперед, лихо лавируя между бесчисленными выбоинами. Хабиб, сидящий рядом с ним, обернулся к нам и задавал свои бесконечные вопросы. Должен признать, что многие никак не могли входить в круг его служебных обязанностей — наш переводчик действительно был любознательным.

В тот раз его интересовало, женат ли я. Я, как вам уже известно, женат был во второй раз. По профессиональному обыкновению врать я прибавил себе еще один брак.

— Конечно, женат. Уже третий раз, — сказал я.

Хабиб с завистью посмотрел на меня:

— Счастливый! А я не знаю, когда и на одну жену смогу накопить.

Вот он, культурный диссонанс!

Мы заболтались — не все же мне с Хабибом конфликтовать! Потом в какой-то момент я краем глаза увидел человека с автоматом, выскочившего из домика на обочине, но не был уверен, что его заинтересовали именно мы. Однако в зеркальце я заметил, что он поднес ко рту рацию. Метров через двести впереди стояла еще пара глинобитных домов. Оттуда тоже выбежал мужчина — такая же привычная часть пейзажа: бородатый, пакуль на голове, «калашников» на ремне. Он не пытался направить его на нас, но было очевидно, что он бежит к нам.

— Стой, стой! — крикнул я. — Скажи ему, чтобы остановился.

Хабиб что-то сказал водителю, и тот нажал на тормоза.

— Теперь давай назад, — сказал я.

Мы уже проскочили басмача метров на пятьдесят. Увидев, что мы возвращаемся, он спокойно ждал у дороги.

Они коротко переговорили с Хабибом. Домик на обочине и был передовой линией обороны. Позиции талибов были отсюда в двухстах метрах — затормози наш водитель чуть дальше, и мы бы брали интервью у них. Или они у нас!

Нас отвели к командиру — это был уже немолодой поджарый узбек с очень темным, почти негритянским лицом. Он явно пережил контузию: его левую щеку постоянно передергивал тик, а глаз на этой стороне лица часто моргал. Без проблем, даже с видимым удовольствием он согласился помочь нам со съемками. Оказалось, пост этот занимали бойцы той же Дикой дивизии, которую мы снимали позавчера в Талукане. Я услышал в группе моджахедов детское хихиканье и теперь уже знакомое «Лёт Фан». Да и командир разговаривал со мной, как со старым знакомым, хотя я его не помнил. Он позавчера явно не был в числе избранных.

Отделение окопалось на глинистом пригорке метрах в пятидесяти от дороги. Главной огневой силой была закопанная по самую башню легкая танкетка. Возможно, она была уже не на ходу, но пушка еще стреляла. Я расставил людей по разным концам окопов. По сигналу командира, который якобы отрабатывал действия отделения в случае атаки противника, они должны были прибежать на позиции и приготовиться открыть огонь. Все были счастливы — наконец каждый из них мог почувствовать себя актером.

Один из молодых басмачей схватил меня за руку. Хабиб перевел:

— Он хочет, чтобы потом, когда все займут свои позиции, они открыли огонь. Я не советую.

Совет я игнорировал и присмотрелся к парню. Сомнений не было: это он позавчера все время пытался занять перед камерой воинственную позу с автоматом на груди.

— Помнишь его? — спросил я Димыча.

— И даже очень хорошо, — невозмутимо отозвался тот. — Это он предлагал мне выбрать между кошельком и жизнью.

Я, смеясь, хлопнул его по спине. Димыч контролировал себя. Он явно умышленно избежал слова «пайс'a», хотя мы эту историю постоянно обзванивали между собой.

— Так им потом можно будет пострелять? — не дождавшись ответа, переспросил Хабиб.

— Нет-нет, стрелять не надо, — сказал я.

Мы отсняли этот кадр. Бойцы Дикой дивизии играли прекрасно, в камеру никто не смотрел, пушечка, предварительно развернутая в сторону города, скрипя, описала полукруг и нацелилась на голое поле перед нами. Теперь я уже знал, что Илья захочет сменить точку и нам придется повторить это еще раз. Афганцы не возражали.

— Но на этот раз мы потом откроем огонь! — скорее утвердительно, чем вопросительно сказал наш знакомый моджахед с большой дороги.

Командир, который слышал его, похоже, не возражал. Хотя, когда человек беспрестанно подмигивает и дергает щекой, наверняка сказать трудно.

— Нет, — категорически покачал головой я.

— Почему? — спросил парень, занимая воинственную позу. У него в репертуаре было несколько подобных поз.

— Просто нет, и точка! — отрезал я.

Мы отсняли этот кадр еще раз. И снова все было прекрасно.

— Ну, еще разок, и все, — радостно сказал Илья.

— У тебя что-то не получилось?