Через три дня пришла телеграмма из дома: отец скончался. Совпадение его смерти и ее свадьбы ошеломило настолько, что долго она еще ходила сама не своя и пыталась что-то вспомнить, но вспоминать было уже поздно: в длинном приземистом здании за окружной дорогой, куда привез их военный автобус, гроб с телом поставили на стол, по очереди подходили, прощались. Потом вышла женщина в костюме, нажала на кнопку, и гроб опустился вниз. Ленке стало жутко от этого неестественного падения, как-то безысходно, как будто и впрямь так безнадежно и обреченно оканчивается человеческая жизнь и ничегошеньки от нее не остается. Мать держалась сухо и строго, не рыдала, делала все, что требовалось. После поминок Ленка хотела остаться у нее, но мать велела ей уйти. И сколько после этого ни пыталась Ленка с ней заговорить, та отвечала коротко, односложно и дочь к себе не подпускала.

Ну и пусть.

Потом она заболела, целыми днями валялась на диване и таращилась в окно.

— Ты, наверное, беременна, — заключил Славик.

Носила она тяжело, ее часто мутило, она не высыпалась; потом уже, на поздних сроках, когда началась зима, на одно то, чтобы застегнуть сапоги и надеть шубу, уходили все силы.

Родов она не боялась, с родами должна была пройти мучившая ее беременность, и роды оказались легкими. Родился мальчик.

Когда ей принесли его, она долго не могла поверить, что это ее ребенок и, самое главное, что она теперь мама, мать, мамаша, она — девятнадцатилетняя девочка, самая младшая в палате. А когда поняла, то расплакалась, сама не зная отчего, и вдруг подумала, что рождение сына — некий знак «свыше» и это «свыше» назвало его именем отца, деда, значит, не в пустоту падает мертвое тело, остается от него, наперекор всему, что-то очень важное. Значит, есть надежда, какой-то выход. И она вся раскрылась этой надежде, но так стукнулась, что до сих пор болело при одном воспоминании.

Началось с того, что молока было совсем мало, потом у Мити появился диатез, он стал расчесывать себя, плохо спал, ему меняли диету, но диатез не проходил. Вскоре из Опалихи приехали генералы, приехали с самыми лучшими намерениями — помочь молодой семье. Ленку облагодетельствовали, особо не спрашивая, хочет она того или нет, и опять у нее завертелось в голове это ненасытное, сумасшедшее желание взять ребенка и уехать, уехать куда угодно, где нет вальяжного генеральского дома, болтливой свекрови, Славика с преферансом, математикой и скукой на лице. Она чувствовала, что с ней происходит черт знает что. Стала истеричной, злой, и стоило ей только заметить, как морщится Славик, когда начинает плакать Митя, она кричала на него:

— Ну и не надо было ребенка заводить, если проклятая наука тебе дороже.

И ведь знала, что не права, Славик помогал ей чем мог: пеленки стирал и к ребенку по ночам вставал, давая ей выспаться, все это знала, однако поделать со своей раздражительностью ничего не могла.

И с генеральшей они были на ножах. Собственно, на ножах была Ленка, генеральша, напротив, вела себя очень миролюбиво, ласково втолковывала Ленке, как управляться с сыном, но всякий раз, когда выходило не по-Ленкиному, а по-генеральскому, она кипятилась и думала, что ее обдурили. Хотя, если бы не генеральша, неизвестно еще, что б с Митей было. Свекровь вызывала частных врачей, они получали за визит по четвертном у, а Ленка мстительно думала, что у нее таких денег нет и поэтому она вынуждена терпеть это унижение. Потом генеральша придумала еще одно важное мероприятие.

— Дмитрия надо крестить, — торжественно объявила она за обедом.

Генерал и его сын неопределенно пожали плечами, мол, делайте что хотите, ребенок — забота бабская. Ленку опять никто спрашивать не стал, она хотела по обыкновению взбрыкнуться, однако что-то ее в этот раз остановило. Крещение организовали на дому, за батюшкой ездил самолично генерал, таинство быстро совершили, и у Ленки от этого визита осталось ощущение, будто ребенку сделали очередную прививку.

И вообще ей стало казаться, что в этом доме ее никто всерьез не воспринимает как жену и как мать, и вся ее нынешняя жизнь была совсем не похожа на то чудо, к которому она прикоснулась новогодней ночью в роддоме на Ленинском проспекте.

«Я так больше не могу», — подумала она и пошла объясняться со Славиком.

Он отложил в сторону таблицы и расчеты, внимательно выслушал ее, потирая виски, но ничего не понял.

— Тебя кто-нибудь обижает, тебе говорят грубости, тебя в чем-то упрекают, тебе не помогают? Нет? Значит, тебе не может быть плохо, этому «плохо» неоткуда взяться. Значит, все дело в тебе самой, и ты сама должна измениться.

«Ты, ты меня обижаешь, — думала Ленка, но вслух не говорила, потому что говорить такие вещи вслух бесполезно: их либо понимают без слов, либо не понимают вовсе. — Боже мой, но зачем же он тогда все это затеял, зачем я ему потребовалась, если ему все равно? Да лучше б ты пил, проклятый, лучше б негодяем был, бабником, но хоть бы понимал. Что мне до твоей порядочности? Сварливая, ленивая, неблагодарная, избалованная жена, и опять я пришла к тому, от чего уходила, и опять я всем поголовно обязана. И свекровь вздыхает: бедный Славочка, как ему не повезло с женой, но он у меня порядочный и ее не оставит. Ах, так?»

Как-то вечером, когда генералы отправились в Большой, а Славик в соседней комнате сидел над диссертацией, Ленка, нарочито громыхая вещами и телефоном, вызвала такси и собрала Митю. Она все ждала, что Славик выйдет, почувствует, заволнуется, но он так и не поднял головы. Ленка вышла, хлопнула дверью и медленно, за руку с Митей, пошла к машине. Такси крутило по Москве, мимо университета, где она когда-то мечтала учиться, мимо Лужников, мимо ярмарки, Митя сопел, шофер искоса поглядывал на Ленку, но с ней не заговаривал, и она подумала, что все это уже было, и точно так же крутило ее по Москве, и сколько так будет крутить, одному Богу известно.

Мать была дома. К появлению дочери с внуком она отнеслась очень сдержанно, если не сказать неприязненно, но Ленку это заботило мало. Здесь по крайней мере ее дом, здесь она прописана и сама себе хозяйкой будет. Поздно вечером позвонила генеральша.

— Да, да, Леночка, это не телефонный разговор, я сейчас приеду.

И в самом деле приехала. А ты-то где, муженек? Выяснилось, что муженек на Ленку осерчал и требует, чтобы она сама явилась к нему с повинной, что-де за дела, он себе такого не позволяет.