Я взглянул на текст через плечо пенсионера. Женя Ларин и Игорек тоже наклонились к нам через проход, глядя на подрагивающую газетную страницу вверх ногами. Мы стали похожи на четверку заговорщиков, которые раздобыли секретную карту метрополитена и теперь собираются угнать электропоезд в какую-нибудь Швецию.

Или Швейцарию.

Вечно я их путаю.

ДЕНЬ ОМОВЕНИЯ УСОХШИХ.

Это случилось на следующий день после того, как сдохла последняя канарейка. А поскольку оба метролога в один голос категорически отрицали факт присутствия вредного выброса в так называемой «атмосфере» в этот день – да и каким, скажите на милость, должен быть выброс, чтобы уничтожить бедную птичку настолько качественно, что после нее не осталось даже хладного трупика? – смерть ее списали на диггера, который сожрал несчастную, умудрившись при этом не потревожить силового поля термоклетки.

Других версий не было…

…Петрович, который на самом деле был просто Петром, максимум – Петром Алексеевичем, но тем не менее прозывался всеми окружающими, включая начальника смены, именно Петровичем – должно быть, за свою постоянную серьезность и проявляемую в отдельных случаях ответственность – дернул на себя дверцу покосившегося холодильника и устало выругался.

– Сволочи, накх! Просил же – хоть полстаканчика оставить! – и добавил, опасливо уставившись в какую-то точку на потолке: – В смысле – минералочки…

Санек, которого никогда не называли иначе как Саньком, несмотря на старательность, с какой он вписывал в анкету о приеме на работу свое «Александр Николаевич», и на то, с каким загадочным блеском в голубых глазах всегда просил при знакомстве: «Зовите меня просто – Алекс» (черно-белый Штирлиц, тремя месяцами ранее завершивший свое первое двенадцатисерийное турне по голубым экранам страны, в немалой степени способствовал унификации множества Александров, Алексеев и даже Аликов), посмотрел на старшего товарища с сочувствием.

– Что, опять все выжрали? – спросил он, обрушивая весь свой молодой вес на колченогую тумбочку.

– Ну! – возмущенно отозвался Петрович. – Теперь хрен расслабишься!

– Да-а-а… – протянул Санек. Он поправил подскафник на коленях так, чтобы можно было согнуть ноги, повернул подшлемник козырьком вбок, прислонился головой к окрашенной «под кирпич» термотитановой стенке теплушки и развил тему:

– Сейчас бы нарзанчику грамм по двести, а? – Санек посмотрел на Петровича, явно ожидая одобрения. Однако не дождался.

– Дурак ты, Санек! – с натугой произнес Петрович, пододвигая свою тумбочку к раскрытой дверце холодильника. – Молодой потому что. Какой же, накх, нарзанчик при такой вибрации? – Он демонстративно вытянул вперед левую руку. Рука дрожала мелко, но интенсивно. – Нарзан – он перед сменой хорош. В малых дозах, конечно. Грамм, скажем, по сто… – заметив, как жадно Санек облизал губы, Петрович расщедрился, – ну по сто пятьдесят. Не более! Так только, чтобы думалось поменьше и от этого… от гастрита.

– Да-а-а… – вновь протянул Санек. – Хорошо говоришь, Петрович. Опыт чувствуется.

– Ну так… – польщенно улыбнулся Петрович. – Почитай уж – пятнадцать лет как неба не видел! Хуже, чем в тюрьме, там хоть через окошечко… – Он вздохнул глубоко, но как-то неискренне. – А сейчас бы хорошо по боржомчику вдарить. Всю вибрацию бы – как рукой…

– По паре бутылочек, а?

– Да хоть по три! – усугубил Петрович.

– Да-а-а… – Санек прикрыл глаза от света. Маленькая криптоновая лампочка под потолком роняла на пол тусклые пятна света в форме правильных прямоугольников, просеивая их сквозь мелкие отверстия в свинцовом плафоне. От этого непрерывного чередования прямоугольников создавалось впечатление, что термотитан пола тоже выкрашен «под кирпич», как и стены, хотя на самом деле он призван был воссоздавать фактуру «линолеума полового, коричневого».

Петрович перевел блокиратор на пояснице в положение «сидя», взгромоздился на свою тумбочку, легонько покряхтывая – скорее от предвкушаемого удовольствия, чем от напряжения, – и любовно уложил ноги в видавших виды шерстяных носках на вторую полку холодильника.

– Вот, – констатировал он. – А теперь пусть хоть мир во всем мире! Меня не кантовать.

– Ты че, Петрович, – Санек лениво разожмурил глаза примерно наполовину. – Там же люди эти… продукты хранят!

– Какие, накх, люди? – возразил Петрович. – Были б люди – оставили б минералки, хоть пару глотков, – но на всякий случай все же переместил ноги на нижнюю полку, где никаких продуктов на его памяти никто никогда не хранил.

– Тоже верно, – Санек снова смежил веки.

После честно отработанной полной смены сорокавосьмичасовых рабочих суток обоим нестерпимо хотелось спать. Но не моглось – мешала проклятая вибрация. Стоило расслабиться всего на пять минут и перестать держаться за бока тумбочки, как тело начинало противно подпрыгивать, медленно сдвигаясь к краю, и в конце концов просыпалось уже на полу, громко матерясь и потирая отбитые при падении участки.