— Но мне придется ждать еще восемь или десять месяцев.

— Жалуйтесь на закон. На церковь. На законы о разводе. Пишите своему члену парламента. Апостол — и-го-го — Павел где-то говорит: «Лучше вступить в брак, чем разжигаться»; но тут вы можете оказаться и женатым и обреченным разжигаться. Я здесь ни при чем, Тэдди. Я не отвечаю за такое — и-го-го — устройство.

— Вы устроили бы лучше.

— И-го-го! Я же не могу все устроить. К сожалению.

— Гм, — сказал Эдвард-Альберт. — Дурак я, дурак. Испортил себе жизнь.

— Я бы даже не так сказал. А может, не вы — и-го-го — дурак, а мир, в котором мы живем, — дурацкий мир. Может, это он портит нам жизнь, как мы ни изворачиваемся и ни приспособляемся.

— Этого я не понимаю.

— Да если подумать хорошенько — и-го-го, — так я и сам не понимаю. Подумайте как следует, Тэдди… А я и Милли поговорим по душам с противной стороной, так, что ли?

Эдвард-Альберт мрачно кивнул.

— А я должен крепиться… целый год. Пока она… Нет, не могу, Пип.

— Ну, так не попадайтесь. Пусть ваша левая рука не знает о том, что делает правая.

— В один прекрасный день я сойду с ума и убью ее.

— Даже револьвера не купите.

— Покончу с собой.

— Всех нас — и-го-го — переживете.

— Так что же вы советуете?

— Про-о-о… (тут опять вырвалось ржание) …ститутка — вот предохранительный клапан в добропорядочном христианском обществе. Это все, что я могу вам сказать. Анонимность, скромность и тайна. Вероятно, королевский проктор пошлет к вашей жене своего уполномоченного узнать, что ей известно о вас. Если вы не испортите с ней отношений…

— Будь она проклята!

— Вот именно. Если вы не испортите с ней отношений — будь она проклята! — то он уйдет ни с чем. А ваше дело в шляпе.

— И она же еще будет издеваться надо мной!

— Она скорей придет в чувствительное настроение, после того как все будет кончено, и она добьется своего, в чем бы ее цель ни заключалась. И-го-го — не терзайте себя, Тэдди. Такие полюбовные разводы обычно — пустая формальность. Они привлекают так же мало внимания, как хроника рождений, браков и смертей в провинциальной газетке. В них нет ничего пикантного, что могло бы заинтересовать газеты. Вот когда интерес подогрет доказательством неверности — что видела горничная в замочную скважину и так далее — или когда происходит острый перекрестный допрос, вокруг такого дела, конечно, поднимается шум. Но — и-го-го — я думаю, что ни вам, ни ей не придется появляться в суде. Кажется, это не обязательно, хотя тут я, может быть, ошибаюсь. Во всяком случае, рассмотрение не займет и десяти минут.

Всеведущий представитель похоронного бюро оказался прав. Королевский проктор не стал напоминать о своем существовании. И в положенный срок было вынесено желательное решение. Но для Эдварда-Альберта в это время началась уже новая, более счастливая полоса жизни.

Однажды ночью м-сс Баттер проснулась и обнаружила, что находится в объятиях своего хозяина.

— Я не могу заснуть, — бормотал он. — Не могу-у заснуть. Не могу-у больше так.

Она, Сонная, села на постели. Глаза ее слипались, и она открыла их с усилием. Потом вздрогнула и вперила взгляд в неясные очертания льнущей к ней фигуры, не в силах произнести ни слова. В коридоре горел свет, но в комнате было темно. Сквозь ее тонкую ночную рубашку он чувствовал теплоту ее мягкого тела и нежную выпуклость груди. Дыхание ее было приятное, теплое. Она положила руку ему на плечо.

— Я лежу и все время думаю о вас. Я покончу с собой.

Он всхлипнул.

— Мне жизнь не мила. Я люблю вас.

Приблизив лицо к его уху, она еле слышно прошептала:

— Чего вы хотите?

— Не могу больше. Пустите меня к себе. Пустите. Я женюсь на вас, как только стану свободным. О миссис Баттер! Мэри!

— А если у нас будет ребенок?

— Ну вот еще, — воскликнул он. — Я уж теперь ученый!

— Вы можете поручиться?

— Мэри!

— Нет, пока не зовите меня Мэри. Я хочу знать наверно. Как вы сделаете?

Он стал объяснять сквозь слезы. Она не говорила ни слова, но внимательно слушала, и тело ее не отвечало на его объятия. Но это его нисколько не останавливало. Она откинула одеяло.

— Я знала, что так будет, — сказала она, все; еще отстраняя его. — Обещайте мне одно.

— Все, что хотите. Все, что хочешь, дорогая моя.

— Нет, только одно. Пусть этот мальчик будет моим, совсем моим. Вы не озлобитесь на него из-за нее. Такие вещи бывают. Вы никогда не тронете его пальцем. Будете с ним ласковы — всегда. Обещаете?

— А меня ты совсем, совсем не любишь?

— Вы такой беспомощный, мистер Тьюлер. Мне вас жалко. Такой молоденький. Вы оба для меня как сыновья.