Но живительным дыханьем День вошел и засиял, Понял я - конец страданьям, И я к Господу воззвал. Но, забыв, о чем молиться, Я заплакал, как дитя, И смежил мне сном ресницы Ветер утренний, шутя.

ДУРАК Перевод К. Симонова

Жил-был дурак. Он молился всерьез (Впрочем, как Вы и Я) Тряпкам, костям и пучку волос Все это пустою бабой звалось, Но дурак ее звал Королевой Роз (Впрочем, как Вы и Я).

О, года, что ушли в никуда, что ушли, Головы и рук наших труд Все съела она, не хотевшая знать (А теперь-то мы знаем - не умевшая знать), Ни черта не понявшая тут.

Что дурак растранжирил, всего и не счесть (Впрочем, как Вы и Я) Будущность, веру, деньги и честь. Но леди вдвое могла бы съесть, А дурак -на то он дурак и есть (Впрочем, как Вы и Я).

О, труды, что ушли, их плоды, что ушли, И мечты, что вновь не придут,Все съела она, не хотевшая знать (А теперь-то мы знаем - не умевшая знать), Ни черта не понявшая тут.

Когда леди ему отставку дала (Впрочем, как Вам и Мне), Видит Бог! Она сделала все, что могла! Но дурак не приставил к виску ствола. Он жив. Хотя жизнь ему не мила. (Впрочем, как Вам и Мне.)

В этот раз не стыд его спас, не стыд, Не упреки, которые жгут,Он просто узнал, что не знает она, Что не знала она и что знать она Ни черта не могла тут.

БАЛЛАДА О ЦАРСКОЙ ШУТКЕ Перевод А. Оношкович-Яцына

Когда в пустыне весна цветет, Караваны идут сквозь Хайберский проход. Верблюды худы, но корзины тучны, Вьюки переполнены, пусты мошны, Засыпаны снегом, долгие дни Спускаются с Севера в город они.

Была бирюзовой и хрупкой тьма, Караван отдыхал у подножья холма Над кухней стоял синеватый дымок, И о гвозди палатки стучал молоток, И косматые кони кое-где Тянули веревки свои к еде, И верблюды, глухой издавая звук, Растянулись на четверть мили на Юг, И персидские кошки сквозь сизый мрак Фыркали злобно с тюков на собак, Торопили обед то там, то тут, И мерцали огни у форта Джемруд. И несся на крыльях ночных ветров Запах верблюдов, курений, ковров, Дым, голоса и звук копыт, Говоря, что Хайберский торг не спит. Громко кипел мясной котел. Отточили ножи - и я пришел К погонщику мулов Магбуб-Али, Который уздечки чинил вдали И полон был сплетен со всей земли. Добрый Магбуб-Али говорит: "Лучше беседа, когда ты сыт". Опустили мы руки, как мудрецы, В коричневый соус из жирной овцы, И тот, кто не ел из того котла, Не умеет добра отличить от зла.

Мы сняли с бород бараний жир, Легли на ковры, и наполнил нас мир, На Север скользил разговор и на Юг, И дым ему вслед посылал чубук.

Великие вещи, все, как одна: Женщины, Лошади, Власть и Война. О войне мы сказали немало слов, Я слышал вести с русских постов: Наточенный меч, а речи что мед, Часовой в шинели средь тихих болот. И Магбуб-Али глаза опустил, Как тот, кто намерен басни плести, И молвил: "О русских что скажешь, друг? Когда ночь идет, все серо вокруг. Но мы ждем, чтобы сумрак ночи исчез В утреннем зареве алых небес. Прилично ли, мудро ли, так повторю, О врагах Царя говорить Царю? Мы знаем, что скрыли Небо и Ад, Но в душу Царя не проникнет взгляд. Незваного друга проклял бог, Вали Дад подтвердить бы это мог".

Был отец его щедр на слова и дела, Кудахчущей курицей мать была, И младенец рос среди стариков И наследовал горе несчетных слов И с ним безумье, - и вот дерзнул Ждать, что его почтит Кабул. Побывал далеко честолюбец тот, На границе, где серых шинелей взвод.

Я тоже там был, но я счастлив, Ничего не видал, молчал - и жив. Как дыханье, ловил он молвы полет, Что "этот знает", что "молвил тот", Басни, что мчались из уст к устам, О серых шинелях, идущих к нам, Я слышал тоже, но эта молва Исчезает весной, как сухая трава.

Богом забыт, нетерпеньем объят, Обратно в столицу скакал Вали Дад, В полный Дурбар, где был весь двор, И с Вождем Войны Царь вел разговор. Густую толпу растолкал он плечом И, о чем слыхал, рассказал о том. Красный Вождь улыбнулся - ни дать ни взять Так на лепет сына смеется мать, Но тот, кто б смеялся, смеялся зря Перед темным, как смерть, лицом Царя. Нехорошо, придя в Дурбар, Голосить о войне, как будто пожар. К цветущей айве на старый вал Его он отвел и там сказал "Будут хвалить тебя вновь и вновь, Доколе за сталью следует кровь Русский идет с войной впереди. Ты осторожен. Так ты и жди! Смотри, чтоб на дереве ты не заснул, Будет недолгим твой караул. Русский идет, говоришь ты, на нас. Будет, наверно, он здесь через час. Жди, карауль! А завидишь гостей, Громче зови моих людей".

Прилично ли, мудро ли, так повторю, О его врагах говорить Царю? Стража, чтоб он не сбежал, стерегла, Двадцать штыков - вокруг ствола. И сыпался цвет, как снежинки, бел, Когда, содрогаясь, он вниз глядел. И волею бога - велик он один! Семь дней над судьбою он был господин. Потом обезумел; со слов людей, Он прыгал медведем среди ветвей, И ленивцем потом, и сорвался вниз, И, стеная, летучей мышью повис. Развязалась веревка вокруг руки, Он упал, и поймали его штыки. Прилично ли, мудро ли, так повторю, О врагах Царя говорить Царю? Мы знаем, что скрыли Небо и Ад, Но в душу Царя не проникнет взгляд. Кто слышал о серых шинелях, друг? Когда ночь идет, все серо вокруг. Великие вещи, две, как одна: Во-первых - Любовь, во-вторых - Война, Но конец Войны затерялся в крови Мое сердце, давай говорить о Любви!

СТИХИ О ТРЕХ КОТИКОЛОВАХ Перевод В. и М. Гаспаровых

В японских землях, где горят

бумажные фонари,

У Бладстрит Джо на всех языках

болтают и пьют до зари.

Над городом веет портовый шум,

и не скажешь бризу, не дуй!

От Иокогамы уходит отлив,

на буй бросая буй.

А в харчевне Циско вновь и вновь

говорят сквозь водочный дух

Про скрытый бой у скрытых скал,

Где шел "Сполох" и "Балтику" гнал,

а "Штральзунд" стоял против двух.