«Изв?стный апологетъ семьи В. В. Розановъ любитъ называть себя въ своихъ статьяхъ «добрымъ буржуа» – и всегда, когда ему приходится касаться вопроса о собственности, онъ остается в?ренъ себ? и утверждаетъ собственность какъ начало неприкосновенное. Этотъ писатель среди «своихъ талантливыхъ» темъ представляется мн? челов?комъ проницательнымъ и посл?довательнымъ, и не случайно у него такъ сильно развиты эти два чувства: чувство семьи и чувство собственности. Да, семьянина непрем?нно потянетъ къ своему дому и своей земл? и онъ ревниво будетъ смотр?ть на своего сос?да и посп?шитъ огородить свое жилище высокимъ заборомъ…»
Произведение дается в дореформенном алфавите.
I
Извстный апологетъ семьи В. В. Розановъ любитъ называть себя въ своихъ статьяхъ «добрымъ буржуа» – и всегда, когда ему приходится касаться вопроса о собственности, онъ остается вренъ себ и утверждаетъ собственность какъ начало неприкосновенное. Этотъ писатель среди «своихъ талантливыхъ» темъ представляется мн человкомъ проницательнымъ и послдовательнымъ, и не случайно у него такъ сильно развиты эти два чувства: чувство семьи и чувство собственности. Да, семьянина непремнно потянетъ къ своему дому и своей земл и онъ ревниво будетъ смотрть на своего сосда и поспшитъ огородить свое жилище высокимъ заборомъ.
Еще ране Розанова на внутреннюю, интимную связь семьи и собственности указалъ Ницше. Но Ницше, впрочемъ, сурово раздляетъ тему брака отъ темы семьи. «Учрежденіе никогда не основываютъ на идіосинкразіи – говоритъ Ницше – бракъ не основываютъ на „любви“ – его основываютъ на половомъ инстинкт, на инстинкт собственности (жена и ребенокъ, какъ собственность), на инстинкт властвованія»…
При сопоставленіи этихъ темъ – семья и собственность – становится очевиднымъ, что проблема соціализма вовсе не только формально-соціологическая, но и проблема религіозная. Оказывается, что если любовь раскрывается, какъ начало семейное, т. е. если полъ утверждаетъ себя въ дторожденіи, то вслдъ за такимъ утвержденіемъ – по какому-то метафизическому и психологическому закону – влечется и утвержденіе, закрпленіе чувства собственности.
Итакъ, семьянинъ по природ своей всегда собственникъ, и намъ, освободившимся въ сознаніи своемъ отъ власти вещей, необходимо подвергнуть ршительной критик семью, какъ начало, угрожающее желанному намъ ускоренію историческаго процесса.
Семья современная, т. е. непремнно буржуазная семья, уже не разъ разсматривалась критически съ вншней стороны. Марксъ, Энгельсъ, Бебель, Каутскій и многіе иные соціалисты подвергли блестящему и остроумному анализу институтъ семьи и показали съ достаточной очевидностью непремнную связь буржуазной семьи съ проституціей: право собственности, поощряя счастливыя и сытыя пары къ размноженію новыхъ и новыхъ мщанъ, въ то же время толкаетъ въ публичный домъ и на улицу тхъ голодныхъ двушекъ, которыя не имли счастья заручиться супругомъ.
Но блестящій анализъ семейнаго института, сдланный соціалистами-позитивистами, совершенно не касается сущности семьи, а пожалуй также и сущности собственности. Эта поверхностность соціологовъ обнаруживается тогда, когда они думають найти разршеніе проблемы семьи въ коллективистическомъ обществ, мечтая, что новый соціальный принципъ регулированія интересовъ спасетъ сущность брачныхъ отношеній.
Современный соціалъ-демократъ, пожалуй, даже не безъ гордости скажетъ: мы, вдь, не коммунисты какіе-нибудь, мы не станемъ отнимать у индивидуума одежды и утвари: только орудія и средства производства должны быть въ рукахъ соціалистическаго общества, а все остальное приложится, – а потому и семья, освобожденная юридически и обезпеченная экономически, не погибнетъ, а расцвтетъ въ новомъ обществ.
Но пожелаемъ ли мы этого расцвта семьи и до-рожимъ ли мы тмъ «своимъ кускомъ», которымъ манятъ насъ? Соглашаясь всецло съ соціалистами, пока ихъ разсужденія не выходятъ за предлы соціологіи, я перестаю ихъ понимать, когда тема семьи и собственности явно длается темой религіозной, т. е. когда разршеніе интересующей насъ проблемы уже не зависитъ отъ того или иного механическаго устроенія общества, а всецло зависитъ отъ личности и входитъ въ насъ, какъ острый вопросъ религіознаго сознанія.
Наступаетъ душевный кризисъ: человкъ перестаетъ желать семьи и вмст перестаетъ желать своего дома. Это новое нежеланіе семьи вовсе не тотъ вульгарный и неумный уходъ отъ семьи въ проституцію и развратъ безъ любви, которые мы наблюдаемъ въ мщанскомъ обществ, а исходъ въ новую любовь, которая уже свободна совершенно отъ узъ механической общественности. Соціализмъ оказывается необходимымъ моментомъ для реализаціи этой новой любви, потому что только при немъ индивидуумъ освобождается отъ власти вещей, но соціализмъ еще не все: имъ еще не все дано.
Если Марксъ и его послдователи, въ силу своей религіозно-философской слпоты, не понимали, что тема брака выходитъ иэъ сферы соціологіи, то съ другой стороны – теологи, метафизики и мистики нердко впадали въ другое заблужденіе, вруя, что роковая проблема можетъ разршиться помимо тхъ путей, по коимъ влачится всемірная исторія.
Брезгливое отношеніе къ соціализму, какое мы наблюдаемъ и у нкоторыхъ современныхъ теологовъ, свидтельствуетъ о чрезвычайномъ легкомысліи этихъ писателей. Эти писатели, несмотря на непрестанные разговоры о синтез духа и плоти, трусливо уходятъ отъ того желаннаго намъ религіознаго реализма, который раскрываетъ смыслъ и мистическое содержаніе грядущаго и желаннаго намъ коммунистическаго общества.
И такъ, или мы должны утвердить себя въ безусловномъ аскетизм, отрицая всякій смыслъ въ историческомъ процес; или мы должны признать вмст съ Соловьевымъ, что «соціализмъ является, какъ сила, исторически оправданная».
Т, которые мыслятъ себ соціализмъ, какъ начало статическое, какъ благополучное устроеніе человчества, какъ счастливый «муравейникъ», мыслятъ ненаучно и по существу вульгарно: соціализмъ принимается нами только въ его движеніи, т. е. постольку, поскольку онъ разлагаетъ устои буржуазнаго общества и освобождаетъ человка отъ власти вещей.
Съ другой стороны, мы не вримъ, какъ врятъ нкоторые соціалисты-позитивисты, что существуетъ будто бы въ возможности какая-то форма коллективистическаго общества, при которой самъ собою разршается вопросъ о семь. Такой формы нтъ, и быть не можетъ: даже безусловное отрицаніе всякаго права на собственность опредляетъ только съ вншней стороны природу новаго брачнаго союза. Мы же интересуемся въ данномъ случа не только вншними формальными условіями, въ которыхъ осуществится новая любовь и новыя брачныя отношенія, но и сущностью этихъ отношеній; мы желаемъ, если не разршить, то по крайней мр поставить тему: любовь и бракъ при свт современнаго религіознаго сознанія, какъ мы понимаемъ его.