Кругом тоже простирались океаны, плывущие по океанам льды, и вдалеке возносились к облакам, выглядывали из тумана остроконечные горы.

В книге и фильме рассказывалось, как эти люди, писатели, ученые, художники и музыканты на шхуне «Noorderlicht» (по-голландски «Северное сияние») пустились в опасное плавание по Арктике, но не для того, чтобы «покорять» или «освоить полезные ископаемые», а лишь воочию убедиться, какая она прекрасная и хрупкая, насколько драгоценна в чистом виде для жизни на Земле.

Кто-то записывал аквамузыку, голоса китов и плеск Студеного моря, кто-то в кают-компании на гитаре сочинял «Арктическую симфонию», знаменитый скульптор Энтони Гормли лепил снеговика, а его друг архитектор — домик из снега. Дэвид Баклэнд лазерными лучами проецировал на айсберги слова, и каждое взывало к человечеству — остановиться и оглянуться.

Арктическое паломничество, спасительная миссия, абсолютно мальчишеская затея. На фоне ледяных просторов стоял сам Дэвид Баклэнд — высокий, сухопарый, седой, чем-то смахивающий на моего дорогого друга Толю Топчиева, географа и гляциолога, с которым встретились мы на заре моей юности в Приэльбрусье.

Я только поступила в университет, когда меня с одноклассницей Ленкой отправил на базу кафедры гляциологии географического факультета МГУ Ленкин папа — профессор Юрий Фирсович Книжников.

Впервые мы уезжали одни — на Кавказ, в неведомые края, с незнакомыми географами (Ленка училась на физфаке, я на журналистике).

Хорошо помню, как дядя Юра нам втолковывал:

— Если захотите в туалет, сразу бегите, не стесняйтесь, даже если едете на чем-нибудь, все равно — попросите остановиться. А то был такой случай: одна девушка в экспедиции постеснялась — и у нее лопнул мочевой пузырь.

Эту страшную историю мы с Ленкой запомнили на всю жизнь. И уже сорок лет как просимся, независимо от того, надо нам или не надо.

Дэвид Баклэнд и Толя Топчиев оказались похожи не только греческими носами, излучиной губ, хвойными бровями, разрезом бездонных глаз, но и своей пламенной любовью к ледникам.

Ну, Толик — понятно: гляциолог. А Дэвид-то — художник! Что он Гекубе, что ему Гекуба?

Так вот он придумал пронзительную работу — обнаженная беременная женщина, сотканная из света, шагает по отвесной стене ледника, трепетная, беззащитная — перед человечеством и вселенной.

И в этом странном соединении живого, теплого существа, нацеленного на будущее, и голого льда, столь же уязвимого, тающего, который отламывается и обрушивается в море айсбергами, рождается могучий символ и смысл.

Льдины падают и плывут по Ледовитому океану, она шагает, босая, по льдинам, по ледяной воде — с такой доверчивостью, что прямо оторопь берет.

— Вряд ли можно сказать, что искусство решает все, оно не решает ничего, — сказал кто-то из участников той, предыдущей, экспедиции. — Но мы, художники, писатели и артисты, на языке художественных образов поведаем миру, что изменение климата уже произошло. Само собой, всем пора задуматься, что с этим делать. И, в конце концов, хорошо бы выяснить, черт возьми, сколько нам тут еще осталось?

А то мы как в анекдоте, ей-богу! Рабинович пошел на лекцию по астрономии.

— Через пять триллионов лет, — услышал он, — солнце погаснет, и жизнь на Земле прекратится.

— Простите, — встрепенулся наш герой. — Через сколько лет, вы сказали?

— Через пять триллионов.

— Ну, слава богу, — вздохнул он с облегчением. — А то мне послышалось «через пять миллиардов»!

А мы с Леней хотим, чтобы наши Тишковы-Москвины и через пять триллионов лет увидели небо голубое, речку Клязьму и даже могли бы в ней искупаться. Чтобы лето было — летом, а зима — зимой.

— И чтоб они так же могли кататься на лыжах, — добавил Леня, — как мой папа, географ и учитель физкультуры.

Естественно, я с нетерпением ждала письма из Лондона, и вскоре мне прилетела весточка от координатора Нины Хорстман:

И вопрос к Лене: понимает ли ваша жена английский язык? Нам надо ее биографию на английском.

К счастью, с древнейших времен сохранилось мое жизнеописание — его перевел папа Лев, известный полиглот, когда мне было девятнадцать лет.

— У-у, — сказал Леня разочарованно. — Лучше бы такую, где тебе уже… тридцать девять.

Потом Нина прислала анкету, где спрашивала, какое у нас здоровье. И три ответа на выбор: «excellent», «good» и «so so».

До этого момента мы предпочитали южные теплые страны в бархатный сезон, но и на Красном море Тишков умудрился простудиться и потом кашлять несколько месяцев, разрывая мне сердце в клочья. Все у него протекает в самой зловредной форме. Мыслимое ли дело — подхватив пустяковый насморк, мы потом год исследуем его гайморовы пазухи.