– За счастливый полет, – поднял рюмку Назаркин. – Значит, в столице уже предпринята попытка борьбы с контрабандой?

– Попытка это или имитация – трудно понять. Но некоторые руководители зашевелились серьезно. Завтра в Ижевск прилетает Дмитрюков. Насколько мне известно, корпорация сильно кому-то задолжала. И ваши алмазы должны помочь.

– Потому будьте особенно осторожны. Возможно, придется садиться на другом аэродроме. Поддерживайте со мной связь. В случае чего я постараюсь помочь.

– Хорошо. Спасибо за угощение, – поднялся Геннадий. – Если о вылете станет известно что-то ранее, сообщите.

– Обязательно.

Экипаж ждал командира в гостинице. Штурман и бортинженер поселились вместе в более простом номере, накрыли там стол.

– Пора, командир, кишки марш уже играют, – сказал Макаров, доставая из холодильника запотевшую бутылку «Сибирской».

– Вы будто сговорились с начальником уголовного розыска, – усмехнулся Геннадий. – Он тоже угощал своей коронной. Только зря в холодильник ставили, на улице и без того нежарко.

– Водка должна быть не только крепкая, но и сибирская, чтоб зубы ломила, только тогда в ней смак.

– Не слишком увлекайтесь этим смаком; не забывайте, команда на вылет может поступить в любое время.

– На завтра, командир, можете не волноваться, не поступит, мы уже выяснили, – возразил Макаров. – Так что отдыхать будем во все лопатки. – Он откупорил бутылку и стал наполнять рюмки. – Поскольку я здесь самый старший по возрасту, мне и слово первому. За нашу семерку, за дружбу в экипаже, взаимопонимание и безаварийность.

Геннадий, хотя в полете многое передоверил своему помощнику, и Грибанов превосходно справлялся с пилотированием, чувствовал усталость. То ли от неприятных дум о своих возлюбленных и своей неустроенности, то ли просто от бездействия. Выпил рюмку, закусил и, пожелав подчиненным счастливого времяпрепровождения, отправился в свой номер.

– Разрешите мне с вами? – поднялся за ним бортовой инженер. – Надо поговорить.

– Коль надо…

Геннадий еще раньше, когда Макаров вернулся из поездки к брату, обратил внимание на изменившееся настроение бортового инженера: он то загорался в разговоре, то затухал и задумывался. Поговорить, что его тревожит, не хватило времени. Теперь Геннадий вспомнил о неуравновешенном поведении подчиненного, сказал с извинением:

– Прости, что сразу не спросил, как дела у брата – закрутился с переучиванием, с новым заданием.

– Да с братом все в порядке, – не очень уверенно ответил Виктор Иванович. Сел в кресло, сосредоточился, решаясь, открывать свою проблему или умолчать.

– Так в чем дело? – подсказал Геннадий.

– Дело во мне, – опустил голову бортовой инженер. – В такой я попал переплет, что не знаю, как выкрутиться. – Снова помолчал. – На старости лет втрескался, как пятнадцатилетний мальчишка.

– Только и всего? – рассмеялся Геннадий. – Так это же здорово! В Настю не грех влюбиться и в семьдесят.

– Если бы в Настю, – глубоко вздохнул Макаров. – И Настю, разумеется, люблю. Но это совсем не то. В Бобруйске я познакомился с докторшей, лечившей брата, сорокалетней женщиной, муж у которой год назад погиб на Северном Кавказе. Милая, симпатичная женщина, таких я еще не встречал. Как-то допоздна засиделись у брата, я вызвался проводить ее. Живет она на окраине Бобруйска в своем добротном доме с садом и огородом. Пригласила попить чайку. Я не отказался. Попили чай с коньяком, и, как бывает в таких случаях, я остался у нее ночевать. И вот что меня поразило и заставило по-другому взглянуть на женщин и оценить их. Настя у меня – замечательная хозяйка с ангельским характером. И мастерица на все руки: приготовить, поджарить, сварить. И чистюля, каких поискать. А вот в постели – холодный поролоновый матрас. Лежит, как неживая, и попкой не пошевелит. Не раз упрекал ее, она смущается, как девочка, отвечает, что это вульгарно. В общем, холодная, как рыба. И потому у нас детей нет. Проверялись у врача, все дело в ней. А докторша… Само собой, не раз я у нее побывал. Она приглашает к себе насовсем. Говорит, за садом будешь только ухаживать, и будем жить с тобой, как голубки под надежной крышей.

Макаров снова глубоко вздохнул.

– И к какому решению ты склоняешься?

– В том-то и дело, не знаю. И Настю бросить жалко, и Альбину теперь не могу оставить без внимания. Они обе любят меня… Очень хочется иметь своего ребенка. Как быть?

– Да, положеньице, – вздохнул Геннадий. – Почти как у меня. Только с той разницей, что тебя обе не отпускают, а у меня, наоборот, ни одна не может связать со мной судьбу: одна замужем, у второй – влиятельный любовник.

– Так вам легче: вы им не обязаны.

– Как сказать. Чувствовать себя одиноким и неприкаянным – это, брат, в мои годы уже не смешно. И обязанность – не только материальные блага. То, что первая вышла замуж за другого человека, моя вина. И знаешь, что она мне сказала словами известной песни: «А я нашла другого… Хотя не люблю, но целую. А когда его обнимаю, о тебе все равно вспоминаю».

– И не желает к тебе вернуться?

– Не может. Муж – порядочный человек, любит ее. И девочке третий годик.

– Да, ребенок – это счастье. Вот потому я и на распутье. А тут еще московские таможенники. Похоже, скоро нас возьмут за жабры, и если не посадят, то выбросят из самолета, как ненужную вещь.