И пока я был ребенком, над смыслом жизни не бился. Он был как на ладони – смысл. Меня потрясло мое открытие – для чего нужны дети, зачем существую лично я! Ребенок – не тот, кто не любит манную кашу! Не плакса, не старушечий баловень, не зритель мультиков. Ребенок – это военная элита, духовный спецназ, воин часа Икс. Когда ночью постучит обессилевший гонец, я должен подняться с кровати, чтобы пойти и погибнуть за Родину. А за это она насыплет надо мной зеленый курган у Синей Реки и водрузит красный флаг. И полетят самолеты, побегут паровозы, поплывут пароходы, промаршируют пионеры – отдать герою последние почести. И, представьте себе, представьте себе, нет ничего лучше такого вот конца… Но как же я плакал, когда услышал такие ожидаемые слова:

«И погиб Мальчиш-Кибальчиш… Как громы, загремели и боевые орудия. Так же, как молнии, засверкали огненные взрывы. Так же, как ветры, ворвались конные отряды, и так же, как тучи, пронеслись красные знамена. Это так наступала Красная Армия…»

Я плакал, но слезы уже не казались липкими, как насморк. Это были торжественные горючие слезы, честные, словно авиационный бензин. Такими слезами можно заправить самолет, подняться в воздух и упасть на колонну вражеских танков.

В тот вечер я постарел на целую детскую жизнь. Меня прежнего не стало. С подоконника спрыгнул маленький смертник и конспиролог. Отныне были Тайна, Смерть и Твердое Слово. Тогда же я наложил пищевой зарок на варенье с печеньем, на эти сомнительные вкусности, за которые продался маленький жирный иуда Плохиш. Отречение далось легко – я не любил печенье, а на конфеты запрет не распространялся…

Больше тридцати лет прошло, а я до сих пор не доверяю толстякам. Избыточный вес так и остался для меня физиологическим клеймом предателя. Жаль только, что не осталось во мне даже крошечной искры того огненного детского бесстрашия, которое когда-то зажег в моем сердце писатель Аркадий Гайдар…

Взрослые частенько пускают Смерть на самотек – подрастешь, сам во всем разберешься… А если нет?! Гайдар лучше многих понимал, что именно трусость, в ядре которой заложен изначальный людской страх перед смертью, трусость как душевный недуг способна навсегда извратить личность. Выродить человека до существа.

Трус в понимании Гайдара – опасный калека. Не случайно один из ранних его книжных персонажей, красноармеец Чубатов, заключает: «Трус чаще гибнет, чем рисковый человек. Трус, он действует в момент опасности глупо, даже в смысле спасения собственной шкуры».

Можно перевоспитать вора, усовестить душегуба, но не вылечить сердца, пораженного спорами страха. Вот он – горький писательский вывод. Не случайно многие гайдаровские герои проходят через инициацию выбора. Для мальчишки, что едва держится на воде, испытанием станет широкая река Кальва. Судьба барабанщика из одноименной повести – встать из спасительной травы под шпионские пули. У каждого «своя дорога, свой позор и своя слава». Но они входили в реку, поднимались под пули – его герои. И тогда страх терял над ними власть.

Когда пришло к Гайдару это мудрое осознание природы души? Не с того ли 19 августа 1919 года, когда он, пятнадцатилетний подросток – еще не Гайдар, а просто Аркадий Голиков, – вместе с остальными 180 курсантами Шестых Киевских пехотных курсов командного состава Красной Армии получал на плацу свое удостоверение краскома?

После присяги нарком Украины Н. И. Подвойский попросил оркестр сыграть похоронный марш – в память о тех, кому предстоит великая честь умереть за Революцию.

Гайдар вспоминал: «Мурашки бежали по телу. Никому из нас не хотелось умирать. Но этот похоронный марш как бы оторвал нас от страха, и никто уже не думал о смерти». Так в пятнадцать лет Гайдар уже побывал на своих похоронах. Дальше начиналась настоящая жизнь навеки пятнадцатилетнего мальчугана…

На этом пассаже Аркадий Петрович Гайдар наверняка бы поморщился и дословно воспроизвел цитату – у него была исключительная память! – из «Судьбы барабанщика»: «Вон старик Яков из окна высунулся, в голубую даль смотрит. В руке у него, кажется, цветок. Роза! Ах, мечтатель! Вечно юный старик-мечтатель! – Он не в голубую даль, – хмуро ответил я. – У него намылены щеки, в руках помазок, и он, кажется, уронил за окно стакан со своими вставными зубами. – Бог мой, какое несчастье! – воскликнул дядя. – Так беги же скорей, бессердечный осел, к нему на помощь, да скажи ему заодно, чтобы он поторапливался…»

Но Гайдар действительно ничего не боялся. Ни в Гражданскую, ни на «гражданке».

Он держал удар, когда критика свирепо, по нескольку лет кряду крушила его светлые веселые истории о юности, войне, о голубой чашке…

Стоически переносил болезнь – чудовищные головные боли, от которых было одно спасение – бритва, и он резал сам себя, новой мукой заглушая ад в контуженной голове.

Дважды звонил наркому внутренних дел Ежову, чтоб выгородить бывшую жену, жестокую Лию Соломянскую, арестованную «врагиню народа», – звонил, чтобы защитить ту, что превратила для него Тимура в орудие пытки: Гайдар, тоскуя, месяцами не видел сына.

Не раскис, ожидая скорого ареста в 1938-м, когда после доноса рассыпали типографский набор «Судьбы барабанщика». В тот период он, осознавая свою «зачумленность», предусмотрительно отгородился от друзей – чтоб не «заразить».

Гайдар не боялся до самого последнего своего дня, 26 октября 1941 года, когда под Леплявой на железнодорожной насыпи, предупреждая партизан о засаде, подставил свое сердце пулеметной очереди.

Буквенно-генетический код всех гайдаровских текстов: «Не бойся!»

Переводчик и поэт Самуил Яковлевич Маршак в свое время отозвался о Мальчише эпитетом «отвратительный»…