Известный в Угорье новый русский, турок Исмаил, хозяин трех скотобоен, мебельной фабрики, медных рудников и филиала банка «Империал», объявил неслыханную награду за поимку либо отстрел медведя-озорника — сто тысяч долларов. Разумеется, сразу нашлись желающие заполучить шальной капитал, и среди них знаменитый промысловый стрелок, дядюшка Савелий Бочкин. Но он был не так прост, чтобы подобно прочим охотникам, услышав про сказочный куш, ринуться в леса без оглядки. Напротив, поутру явился в контору к Исмаилу и потребовал расписку.

Миллионер вышел к нему на крыльцо, и разговор между ними состоялся при довольно большом скоплении народа.

Дядюшка Савелий настаивал на двойной гарантии: во-первых, в случае удачи новый русский не отступится от своих слов, как он делал обычно, и во-вторых, ежели судьба приведет охотнику сгинуть в лапах чудовища, то Исмаил обеспечит довольствием на пять лет его семью — молодку Алевтину и двух недозрелых пацанов трех и семи лет от роду.

Исмаил согласился на эти условия, но в свою очередь поинтересовался:

— А твоя какая гарантия, егерь?

Дядюшка Савелий, простоволосый, кряжистый и уже с седыми висками, оглянулся на народ и дерзко ответил:

— Ты у нас человек новый, Исмаил батькович, присланный для избавления нас от лишнего добра, а про меня тебе любой скажет, кто я такой. Тридцать трех косолапых взял, кроме рысей, волков и прочей мелкой живности, возьму и тридцать четвертого. Будь он хоть с сатанинским оком, возьму, не сомневайся.

— Зачем же моя расписка, коли так уверен в себе?

— Уверен, ежели это медведь. И ежели это московский ухарь навроде тебя, тоже уверен. Я в него серебряной пулей стрельну. Но против Божьей кары у меня силенок нету. Потому страхуюсь. Обиходишь женку и детушек — пойду, проверю, кто там бродит. А нет — ступай сам. Учти и то, Исмаил батькович, ежели он начал кружить, обязательно и сюда доберется. От него не укроешься в каменных палатах. Сперва он путниками разговляется, а за кем в действительности явился, нам неведомо. Однако долларами его не купишь, даже не надейся.

Миллионщик укоризненно покачал головой, в который раз дивясь дикости русского населения, и молча удалился в конторские покои. Вскоре оттуда выпорхнула смазливая отроковица Алена, секретарша Исмаила, и вынесла расписку со всеми обязательствами, заверенную драконовой печатью банка «Империал».

С тех пор месяц миновал, снега пали на влажную землю, а от охотников ни слуху ни духу, в том числе и от дядюшки Савелия, отбывшего последним.

…За вечерним чаем Жакин с Егоркой обсуждали последние новости, связанные с появлением людоеда-шатуна. Мало кто уже сомневался, что это оборотень. Никем не узнанный, он бродил по округе, совершал очередное преступление и исчезал бесследно. Последний случай вообще необъяснимый: медведь задрал Семена Жукова, сержанта милиции, который, как всем было известно, работал на небольшую группировку Сики Корявого, держащую под прицелом в основном отдаленные от Угорья хозяйства. Силач и задира, он не боялся ни Бога, ни черта и в пятницу с утра, как обычно, отправился собирать подати с окрестных фермеров. Надо заметить, в начале гайдаровской реформы развелось в округе фермеров как нерезаных собак, большей частью — люди приезжие, нахватавшие за бесценок огромные наделы. Среди этого мутного потока попадались яркие личности, искренне верящие в то, что сумеют разбогатеть от землицы-матушки, одухотворенные некоей созидательной идеей, хотя по многим признакам умственно неполноценные. В ту пору в газетах и на телевидении началась мощная кампания по развалу колхозов, где бедных крестьян держали в рабстве, не выдавая им паспорта, и за сворованный колосок отправляли минимум на десять лет в лагеря. Недобитая коммунистическая партия во главе с их лидером Зюганом, творившая весь этот произвол, только и мечтала, как бы возвратить едва освобожденного землепашца в первобытное состояние. Однако, писали газеты, с приходом частника-фермера все российские беды остались позади, он накормит и обогреет, и еще, даст Бог, всю Европу-матушку завалит зерном и замечательными северными овощами. Из этой светлой реформаторской мечты вышел, разумеется, великий убыток, но кое-кто из столичных крестьян-идеологов успел составить себе приличный политический и банковский капиталец. Фермеры в большинстве разорились: кого задавили налогами, кого рэкетом, некоторых выжили завистливые соседи, бывшие колхозники, другие попросту спились ввиду безнадежности усилий; остались лишь самые упорные, но и те перебивались с хлеба на квас и уже не помышляли ни о каком неожиданном богатстве. Из дерзких мечтателей превратились в угрюмых земляных роботов, но не сдавались, что было хорошим признаком, ибо свидетельствовало о наличии некоего пассионарного запаса в недрах замордованной нации.

Сержант Жуков перво-наперво направился на речную Заимку, где на арендованном хуторе обустроился Иван Сергеевич Костюков со своим многочисленным семейством — супругой, двумя взрослыми сыновьями и их женами. В прежней жизни Костюков был искусствоведом, кандидатом наук, вел семинар в свердловском университете, короче, Жуков всегда начинал обход с него, потому что душевно тянулся к умным, образованным людям. У них всегда находилось, о чем поговорить за рюмочкой свекольной. При этом, будучи интеллигентом, Костюков подать платил исправно, никогда не артачился, как некоторые другие, встречавшие сержанта чуть ли не в штыки. Не всякому нравилось отстегивать процент Сике Корявому, хотя никто не спорил, что это делается для их же пользы. К иным, чтобы вразумить, приходилось применять строгие меры, но это все в прошлом. У тех шести-семи фермеров, которые уцелели, амбиции не простирались дальше того, чтобы немного словчить на биржевом курсе доллара, и Жуков по доброте сердечной частенько им это спускал, не ловил за руку. Что взять с бедолаг, которым прокормиться удается еле-еле. Вдобавок сержант сознавал, что не следует долавливать подневольного человека до последней черты, где он может натворить глупостей даже себе во вред. В последние год-два, когда люди окончательно приспособились к цивилизованному образу жизни, Сор податей стал для него чем-то вроде увеселительной прогулки, не более того.

И вот на тебе — медведь-людоед. По всей видимости, зверюга подстерег сержанта в березовой рощице уже в виду хутора и, как в прежних случаях, расправившись с жертвой, не оставил практически каких следов. Единственное, что пацанята (внучата) фермера Костюкова нашли в рощице, — пустую кобуру от пистолета и милицейскую фуражку с околышем.

— Неужели, Федор Игнатьевич, вы тоже верите во всю чепуху? — спросил Егорка. — В оборотней и прочее.

— А ты нет?

Егорка третий стакан чаю допивал с одним кусочком сахара, как приучил Жакин.

— Конечно, не верю. С милиционером вообще туфта. При чем тут медведь? Ясно же, что его фермеры замочили.

— Верить можно и не верить, — Жакин смотрел на него насмешливо, — только оборотень в каждом человеке живет в скрытом виде. Никогда не говори, о чем не знаешь.

— Если вы имеете в виду философский, иносказательный смысл…

— Я имею в виду, в зеркало надо внимательно смотреть.

Егорка чувствовал, что разговор о медведе не кончится добром, так и случилось.

— Не пойду, — сказал он твердо. — Как хотите посылайте, не пойду.