Нарком иностранных дел Литвинов, опираясь на информацию разведки, имел все основания прямо говорить об антисоветском характере пакта, издеваясь над неуклюжими оправданиями германских и японских дипломатов. Выступая на Восьмом Всесоюзном Съезде Советов 28 ноября 1936 г., он обрушил на пакт всю силу своего знаменитого сарказма: «Люди сведущие отказываются верить, что для составления опубликованных двух куцых статей японо-германского соглашения необходимо было вести эти переговоры в течение пятнадцати месяцев, что вести эти переговоры надо было поручить с японской стороны генералу, а с германской – «сверхдипломату»… Все это свидетельствует о том, что «антикоминтерновский пакт» фактически является тайным соглашением, направленным против Советского Союза… Не выиграет также репутация искренности японского правительства, заверившего нас в своем стремлении к установлению мирных отношений с Советским Союзом». [175]

После войны и Риббентропу ничего не оставалось, как откровенно признать: «Разумеется, Антикоминтерновский пакт скрывал в себе и политический момент, причем этот момент был антирусским, потому что носителем идеи Коминтерна являлась Москва. Гитлер и я надеялись Антикоминтерновским пактом создать определенный противовес России, ибо между Советским Союзом и Германией имелось тогда и политическое противоречие». [176] Однако главным врагом он называет все-таки Коминтерн как политическую силу, а не СССР-Россию как государство, что вполне соответствует его геополитической ориентации, сформировавшейся под влиянием Хаусхофера.

23 октября, в день принятия окончательного решения о заключении пакта и его парафирования, Риббентроп направил Мусякодзи дополнительную ноту к секретному протоколу, в которой заявлялось, что положения заключенных ранее советско-германских договоров – Рапалльского договора 1922 г. и Берлинского договора о нейтралитете 1926 г. – не противоречат Антикоминтерновскому пакту. Иными словами, Германия не отказывалась от них и отделяла их как дипломатические документы общего характера от нового соглашения. Получив ее, Мусякодзи направил телеграмму Арита, в которой решительно говорил, что «дух этого пакта является единственной основой будущей германской политики в отношении Советского Союза» и что Риббентроп подтвердил правильность такого понимания. Япония ждала конкретных гарантий, опасаясь односторонних действий своего партнера по сближению с СССР, что могло казаться невероятным, но что как раз и случилось в августе 1939 г. Риббентроп гарантии дал, но оставил Германии «запасной выход». [177]

Подписание пакта 25 ноября 1936 г. сопровождалось специальными заявлениями обеих сторон, разъяснявшими их цели и намерения. Сначала их сделали лично Риббентроп и Мусякодзи, затем оба правительства. Сопоставим эти четыре документа. [178] Риббентроп резко атаковал решения Седьмого конгресса Коминтерна и действия коммунистов в Испании, превознося значение пакта: «Германия и Япония, будучи не в состоянии более терпеть махинации коммунистических агитаторов, перешли к активным действиям. Заключение Германией и Японией соглашения против Коммунистического Интернационала является эпохальным событием. Это поворотный пункт в борьбе всех чтущих законы, цивилизованных стран против сил разрушения… Все значение <пакта. – В.М.> будет оценено только грядущими поколениями». Пышная риторика контрастировала со скромным содержанием опубликованного текста пакта и наводила на мысль, что за ним скрывается нечто большее. Стоит отметить, что, во-первых, об СССР «сверхдипломат» не сказал ни слова, а во-вторых, призвал «другие цивилизованные страны» включаться в борьбу и присоединяться к соглашению. Краткое и более сдержанное заявление Мусякодзи ограничилось констатацией вмешательства Коминтерна во внутренние дела других стран и его особой враждебности к Германии и Японии. Посол ни словом не упомянул о Советском Союзе, но ничего не сказал и о возможном расширении пакта.

Заявление правительства Германии имело подчеркнуто общий и вполне дипломатический характер: оно акцентировало внимание на оборонительной сущности пакта и его направленности против Коминтерна как организации, не упоминая СССР. В заявлении японского правительства, более конкретном и довольно агрессивном, говорилось о Седьмом конгрессе Коминтерна и Гражданской войне в Испании, о китайских коммунистических армиях как угрозе Японии и о совместном сопротивлении коммунизму как основе пакта. За этим, однако, следовали специальные разъяснения, что пакт не направлен против какой-либо третьей страны, т.е. СССР. Несомненной дипломатической ошибкой было упоминание секретных соглашений в рамках пакта, наличие которых в заявлении категорически отрицалось, хотя об их существовании знали заинтересованные лица и не переставала твердить иностранная пресса. Заявления снова показали разность подходов и намерений сторон: Япония подчеркивала политический характер пакта, Германия – идеологический.

Реакция на Антикоминтерновский пакт в Японии, в отличие от Германии, была разноречивой и порой критической, несмотря на цензурные ограничения. Его положения представлялись расплывчатыми, выгоды от него – туманными, а ущерб в виде срыва подписания рыболовной конвенции – очевидным. [179] Он стал одной из причин падения кабинета Хирота, который явно досадовал на то, что пакт был подписан при нем. Только Арита продолжал по необходимости защищать пакт: подчеркивать его «всемирное» и «эпохальное» значение, пугать угрозой мировой революции и «советизации» Китая (для японцев это звучало более конкретно, а потому убедительно) и в то же время разъяснять, что соглашение направлено исключительно против многоглавой гидры зловещего Коминтерна. В заключение речи по радио 5 января 1937 г. он отвечал критикам, подразумевая советскую и леволиберальную пропаганду: «Некоторые придерживаются необоснованного мнения, что Япония, заключив соглашение с Германией, вступила в так называемый «фашистский блок» и намеревается превратить свой государственный строй в фашистский режим. Японо-германское соглашение, предусматривающее не более чем сотрудничество двух стран против деятельности Коммунистического Интернационала, не имеет никакого отношения к государственному строю, форме правления или механизмам власти Германии, пусть даже в ней правят нацисты. Кроме того, у Японии свой собственный государственный строй… Те же, кто говорит о вхождении Японии в фашистский блок или о ее фашизации, имеют самые превратные представления о нашем государственном строе и форме правления». [180] Выступая с программной речью в парламенте 21 января, он снова твердил об угрозе Коминтерна, политика которого «не только несовместима с нашим государственным строем, но противна самой человеческой природе», и о необходимости «совместной защиты» от нее, особенно упирая на активизацию «красных» в Китае в свете наметившегося сотрудничества между Гоминьданом и коммунистами. Одновременно Арита говорил о важности нормальных отношений с СССР, но упорно перекладывал на Москву ответственность за имеющуюся напряженность. Показной оптимизм, которым было проникнуто выступление министра, выглядел неубедительно перед лицом неминуемо надвигавшегося правительственного кризиса, что хорошо видно из материалов обсуждения пакта в парламенте уже после его подписания и вступления в силу. [181] Похоже, Арита, которого современники прозвали «хамелеоном», решил, по японской пословице, убить «одним камнем двух птиц», но явно недооценил последствия.

Дальнейшие действия Германии были направлены на расширение пакта за счет привлечения третьих стран, что соответствовало замыслу лидеров Рейха, преследовавших не только абстрактные идеологические, но и конкретные политические цели. «Адольф Гитлер рассматривал противоречие между национал-социализмом и коммунизмом как один из решающих факторов своей политики. Поэтому следовало проверить, каким способом можно найти путь к тому, чтобы привлечь и другие страны к противодействию коммунистическим стремлениям… Пакт возник из сознания, что только созданный на длительный срок общий оборонительный фронт всех здоровых государств мог положить конец угрожающей всему миру опасности».

«В намерения Гитлера входило, – свидетельствует далее Риббентроп, – подтолкнуть к участию в антикоммунистическом фронте также и Британскую империю». Риббентроп безуспешно убеждал министра иностранных дел Идена в реальности коммунистической угрозы для Великобритании и необходимости совместной борьбы с нею. «Я хотел доказать ему значение этого идеологического сплочения для всего культурного мира. Когда Идеи заявил мне, что в Англии подписание Антикоминтерновского пакта послом в Лондоне воспринято с неудовольствием, я со всей откровенностью растолковал ему смысл и цель пакта и его значение для всего некоммунистического мира… Но я натолкнулся на полное непонимание со стороны Идена, и даже позже мне никогда не доводилось услышать от английского правительства хоть что-то насчет этой инициативы». [182]