Анастасия Даниловна удивленно посмотрела на Полухина.

— Вы что, Михаил Игоревич? Там разговор короткий — или делай, как я сказал, или вали на все сорок четыре стороны. Только посмей взбрыкнуть — сразу возьмут на роль другую, покладистую и вменяемую. Это здесь, у нас, можно выеживаться и выкаблучиваться, потому что бояться некого. Да и публики вокруг сколько…

— Только аплодисментов нет, — проворчал Полухин, осуждающе качая головой. — Ну и дама! Вулкан Килиманджаро в период расцвета. Вы знаете, Настасья Даниловна, что она мне сказала? «Старайтесь как следует, а то мигом в сельской больнице очутитесь!»

— Мать честная! — ахнула Анастасия Даниловна. — Вот засранка! Вы ее поставили на место?

Полухин виновато улыбнулся, давая понять, что нет, не поставил.

В последнем сериале Озорицкая сыграла заведующую отделением родильного дома и до сих пор не вышла из образа — давала врачам «советы» по обследованию и лечению. Врачи слушали эту ахинею и, разумеется, делали по-своему, но спорить с Озорицкой не спорили. Звезда малых и больших экранов (прозвище придумал остряк Коростылевский), заводилась мгновенно и истерила подолгу, поэтому персонал в общении с ней придерживался принципа, гласящего, что чем меньше трогать ароматную субстанцию, тем меньше ароматов она испускает.

И если бы проблемы, создаваемые Озорицкой, ограничивались ее светлой личностью, то это было бы еще полбеды. Журналисты, мгновенно узнавшие о госпитализации актрисы, принялись осаждать отделение. Обрывали телефоны, пытались прорваться в палату, подстерегали врачей и медсестер в коридорах и на улице. Самым частым вопросом был: «Продолжится ли актерская карьера Веры Озорицкой?» Лучше всех на этот вопрос ответила сестра-хозяйка Анна Егоровна. «Продолжится не продолжится, а все там будем», сказала она прыткому юноше с длинноствольным фотоаппаратом на шее. Юноша опешил настолько, что забыл сфотографировать Анну Егоровну, хотя она была бы весьма не против украсить своим щекастым лицом первую полосу какой-нибудь газеты или обложку глянцевого журнала. Впрочем, согласилась бы она и на третью полосу, но увы…

А вот доктора Коростылевского сфотографировали и назавтра напечатали фотографию в газете «Московский пустословец» с подписью: «Лечащий врач Веры Озорицкой отказывается поделиться соображениями по поводу здоровья звезды». На фотографии Коростылевский, улыбающийся по своему вечному обыкновению, показывал в объектив поднятый кверху средний палец правой руки, а левой махал, не то приветствуя, не то прощаясь. Узнав от медсестры Елагиной о своей славе, Коростылевский вечером, после работы, купил пятьдесят номеров газеты и теперь дарил ее всем желающим с размашистой дарственной надписью. Подарил и заведующей отделением, хотя та и не просила. «Спасибо, Максим Павлович, — поблагодарила Анастасия Даниловна, — принимая подарок. — Ваша истинная сущность отражена на этой фотографии как нельзя лучше! Вырежу, вставлю в рамку и повешу в кабинете».

Зайдя в кабинет заведующей, Коростылевский окинул стены беглым взглядом, но фотографии своей не увидел.

— Садитесь, Максим Павлович, и объясните мне, чего ради вы так спешите! И заодно объясните, почему вас не было на конференции.

Анастасия Даниловна села в огромное, не по ее размерам, но ценимое ею за удобство, кресло, положила выписку перед собой на стол и приготовилась слушать.

— На конференцию я не пошел, потому что оформлял историю Озорицкой, — Коростылевский потупил взор. — Ей вчера поздно вечером позвонили и сказали, что завтра она должна быть в Киеве на съемках. Она караулила меня с утра, попросила экстренно выписать. Поугрожала, конечно, что если не выпишем, то…

— Поедем работать в Мухосранск всем составом.

Озорицкая не пролежала в отделении и недели, но все уже успели хорошо изучить ее характер и выучить любимые угрозы актрисы.

— Вот-вот, — обрадованно кивнул Коростылевский, найдя хоть какое-то понимание. — Анастасия Даниловна, расписку она написала, как положено. Прошу выписать… предупреждена… разъяснено… все путем.

— Не путем, — Анастасия Даниловна поджала губы. — Я, конечно, понимаю ваш энтузиазм, Максим Павлович. Расставание с такой больной, как наша Вера Вячеславовна, это — праздник…

— Со слезами на глазах! — вставил Коростылевский, но заведующая глупой шутки не оценила.

— Но она же неясная, во всяком случае — мне. Ее надо дообследовать. Так будет лучше для нее и для нас. Ведь если что, — «если что» у Анастасии Даниловны означало крупные неприятности, — то ее расписка вас и нас не спасет. Скажут, что плохо объясняли, не довели до сведения, не достучались… Да вы-то, наверное, особо и не старались, проговорили скороговоркой, чисто формально…

— Медленно проговорил, внятно. Разве я не понимаю? — обиделся Коростылевский. — Она сказала, что дообследуется, как только вернется из Киева. Я же хотел как лучше, баба с возу…

— Быть тромбозу! — невпопад, но зато в рифму закончила заведующая отделением, выбираясь из кресла. — Берем историю и идем к Озорицкой! Придется мне напомнить вам, как поступают в подобных ситуациях.

«Напомнить! — кипел Коростылевский, идя в палату к Озорицкой. — Ну сколько можно перестраховываться? У Озорицкой самый обычный калькулезный холецистит, УЗИ же показало два камушка… Нет, надо пойти, завести нашу звезду, довести ее до истерики, чтобы потом мы эту истерику гасили бы всем отделением. В таких случаях надо расстилать ковровую дорожку и провожать с танцами и песнями, а не норов свой показывать…»