Михаил Александрович был очень интересным человеком. Он мало говорил, но слова его звучали весомо, убедительно.

А потом, спустя много лет, у меня с ним была очень тяжелая встреча. Я снималась в Ленинграде, в фильме «Все остается людям», и узнала, что идет симпозиум писателей, на который приехал Шолохов. Выяснила, что Михаил Александрович остановился в гостинице «Астория». Я жила в другой гостинице и позвонила ему. Он пригласил:

— Ксюша, приезжай.

Он меня после фильма называл Ксюшей. Приехала… В «Астории» у него был номер из трех комнат — анфиладой. Все двери открыты, стояли столы со вчерашним угощением, и вчерашние гости еще толпились… Было много случайных людей, жуткий запах перегара… Шолохов со страшным лицом — глаза почти закрыты веками, нависшие надбровья, лицо опухшее. Я со свойственной мне комсомольской резкостью — ах, черт бы меня побрал! — воскликнула:

— Михаил Александрович, как вы так можете, что вы делаете с писателем Шолоховым?

Я не сдерживалась, ибо на моих глазах происходило что-то вроде растянутого во времени самоубийства.

— Замолчи! — глухо ответил он. — Ты думаешь, я не знаю, что выше «Тихого Дона» я ничего не написал?

Он так и сказал — не «лучше», а «выше»…

Из этой фразы (конечно, это была откровенность под влиянием выпитого) я поняла, что он страдал всю жизнь, и его достоинство ущемлялось разборками: «он» не «он» и тому подобными. Горевал, как любой человек горевал бы на его месте! Вот это я запомнила. Больше мне не пришлось с ним никогда общаться, но по-человечески, так я думаю, он и горевал, и выпивал потому, что больно ему было.

Ну, а остальное, в частности то, что он с Н. С. Хрущевым был в родстве, — это все разговоры, досужие вымыслы. Так и про меня говорили, что я замужем за генералом… Но если по поводу сплетен вокруг себя я могу лишь улыбаться, то за Михаила Александровича мне было очень обидно — человек огромного таланта сгорал на глазах у всех. Такие вот дела…

Я вспоминаю период съемок «Тихого Дона» как самую замечательную школу в своей жизни. Хотя время было очень тяжелое — и для меня лично, и для страны.

Когда я начала съемки, мне было двадцать восемь лет, а закончила — уже тридцать. Всего лишь два года… Но какие! В 1958 году все завершилось, а у меня было такое чувство, что я подошла к вершине.

Но я не думала, что достигла в своем творчестве кульминации, не собиралась останавливаться.

Выход фильма «Тихий Дон» стал большим событием для миллионов зрителей. У касс кинотеатров выстраивались длинные очереди, фильм сразу же вышел на зарубежные экраны. Фраза «А поутру она проснулась знаменитой» ко мне не имела отношения. Вообще я считаю подобные утверждения несусветной глупостью. Должно пройти какое-то время после даже великолепно проделанной работы, прежде чем актрису станут узнавать в лицо, ею заинтересуются пресса и общественность.

А я после премьеры проснулась довольно поздно — длительный просмотр, выходы, аплодисменты, цветы, скромный банкет… Был обычный день, и я уже не была больше Аксиньей. Нет, я не права: быть Аксиньей мне предстояло теперь всю оставшуюся жизнь. Закончились съемки, моя Аксинья пришла к людям уже не только со страниц знаменитого шолоховского романа, а и с экрана — живая, страстная, гордая, самобытно красивая.

В мае 1958 года мне позвонила одна моя близкая приятельница.

— Поздравляю! — сказала она.

— С чем? — Вроде никаких дат и событий в моей жизни в то время не было.

— Посмотри «Советскую культуру» за 15 мая…

Эта газета специальной анкетой подводила итоги кинематографического 1957 года. Один из вопросов был таким: «Какой из полнометражных художественных фильмов отечественного производства 1957 года вы считаете лучшим?» Анкета также предлагала назвать исполнителей лучших женской и мужской ролей. Пришло около 8000 ответов. Лучшим фильмом был назван «Тихий Дон» (1-я и 2-я серии).

Лучшей исполнительницей женской роли читатели назвали меня — за роль Аксиньи. Второе место заняла Руфина Нифонтова (роль Кати в «Сестрах»). Лучшим исполнителем мужской роли стал Петр Глебов. Между прочим, зрителям пришлось выбирать его из числа очень талантливых актеров — Николая Рыбникова («Высота»), Алексея Баталова («Летят журавли»), Леонида Харитонова («В добрый час») и других.

Эти годы были очень урожайными на хорошие фильмы, и зрителям было из чего выбирать.

После выхода фильма я подписалась на подборку вырезок, рецензий о нем — была тогда такая служба. Рецензий публиковалось много, и я в своей комнатке освободила пространство на полу, раскладывала их, читала. И никак не могла понять, почему критики меня упрекают то в отсутствии лиризма, то в нехватке драматизма. В каждой рецензии обязательно говорилось, чего мне не хватает. Но часто и «хвалили» так, что я долго не могла успокоиться. «Комсомольская правда», которую я со времени комсомольской юности очень уважала, вдруг разразилась тирадой: «Аксинья в исполнении актрисы Э. Быстрицкой поначалу кажется несколько инфантильной, городской. Слишком нежны и малы ее руки, слишком изящным движением наполняет она чайник, чтобы напиться из носика. Но по мере нарастания чувства Аксиньи к Григорию игра Быстрицкой входит в силу и убеждает зрителя. К сожалению, во второй серии образ Аксиньи перестает играть какую бы то ни было роль в развитии действия, и актрисе лишь остается информативно показывать состояние героини, что она и делает вполне профессионально».

Как говорится, понимай, как хочешь. Очень странно писали о роли Аксиньи «Известия»: «Беда в том, что в фильме трагедия Аксиньи не воспринимается как трагедия, порожденная средой, ее нелепыми предрассудками, тяжелым старым укладом жизни казачества. Все происходит как-то слишком просто: уехал муж в лагерь, и она стала встречаться с Григорием. Когда Пантелей Прокофьевич укоряет Аксинью в том, что «она шашлы заводит с парнем», и Аксинья в ответ кричит исступленно: «За всю жизнь за горькую отлюблю!.. А там хучь убейте! Мой Гришка! Мой!» — то зритель не понимает, почему ее жизнь горькая!»