– У меня, к сожалению, всего чуть больше сорока коней… – засмеялся Ансгар.

– И у меня больше шестидесяти. Да еще трофеи… Этих я твоим воинам передаю, поскольку мне трофейных в обратный путь поместить будет негде. Вот и конница в десять сотен… Только один раз проскачем по тылам, этого хватит, чтобы напугать на год вперед. Далята своими секретами делиться не любит, и у нас только он один такие делать умеет, иначе мы всех своих врагов вводили бы в заблуждение. У вас не умеет никто, даже дварфы. Но Далята разрешил Хаствиту научить их с условием, что это будет сделано только один раз, а потом они секрет забудут. Дварфы согласились.

– Подковывайте, хорошее дело, – согласился и Ансгар. – А с остальными пока обговорим расстановку войск вокруг места завтрашнего собрания… К утру все самостоятельно выходят на позицию, пропускают Торольфа с войсками, не показываясь ему на глаза, и начинают издали стягиваться к Ослофьорду. Кому где стоять, я уже продумал…

Как старая Торбьерг осталась жива, Гунналуг так и не понял, но она выжила, хотя определил он это не сразу. Она должна была бы умереть от взгляда с той стороны, поскольку в сказании говорилось, что Хозяин будет жестоко карать всех любопытных, кто попытается проникнуть в его тайны, и ни с кем не будет делиться секретами своего могущества. И подглядывание за колдуном всегда наказуемо. Она, почувствовав удар, откинулась, взмахнув руками, как крыльями, перевернулась, и словно бы ветром ее сдуло с сосновой колоды, где старая ведьма сидела, и даже сама тяжелая сосновая колода опрокинулась. Наверное, из сдвоенных треугольников в самом деле вышел мощный порыв ветра, потому что стоящий вполоборота Гунналуг сам почувствовал его своим затылком, и волосы от этого ветра сзади закрыли лицо. Может быть, это был даже не ветер, а просто выброс какой-то неведомой мощной энергии, с которой людям не дано справиться. Ведьма упала неуклюже, как мешок. Нормальный человек, находящийся в естественной силе своего тела, и тот от такого падения должен был бы сильно разбиться. Пол в каморке Торбьерг был каменный. Старуха, несомая неведомой энергией, буквально пролетела мимо колдуна, словно бы ее кто-то бросил. Перевернулась и ударилась лицом и локтями, а потом и всем телом о шершавые камни, еще не стертые ничьими ногами, поскольку башня была построена всего-то около двадцати лет назад и в этой каморке, кроме старухи, никто не жил, никто камни подошвами не шлифовал, как бывает в старых домах. А она и по каморке-то старыми и уставшими за жизнь ногами ходила мало, предпочитая сидеть на колоде или лежать на звериной шкуре.

Гунналуг после ее падения встал и быстро оглянулся, словно за спиной его была опасность. Два отдельных криво расположенных треугольника, а не один сдвоенный, как вначале, как-то неуклюже висели в воздухе, и колдун хотел было неуверенным мановением руки затушить их, не подходя близко, но вовремя остановился. Он еще мог, конечно, треугольники создавать и сам. Но это все равно отнимало силы. А пользоваться чужими треугольниками ему никто не запрещал. И он, не упуская момента, задал первому треугольнику мысленный вопрос, повернул огненную геометрическую фигуру, не прикасаясь к ней, по часовой стрелке и сразу получил ответ, который колдуна слегка вдохновил. Вопрос касался участи Дома Синего Ворона в связи с приближением вражеских полков. Ответ пришел в виде трех больших драккаров с символикой Дома Синего Ворона на щитах. Драккары были уже совсем близко. Это существенная помощь… Теперь можно и поспорить с ярлом Сигтюрггом. Не зря, видимо, Гунналуг рассмотрел на его лице «треугольник смерти». Сложит прославленный полководец и флотоводец свою голову под стенами Дома Синего Ворона, и на этом война может закончиться…

Второй вопрос был адресован второму огненному магическому треугольнику. И тоже пришлось повернуть его по часовой стрелке, чтобы увидеть то, что произойдет в ближайшем будущем. И это касалось подземного хода, что копали дварфы для Торольфа Одноглазого. Вопрос важный, и во многом мог бы определить позицию самого колдуна в ближайшем будущем. То, что увидел Гунналуг, заставило его задуматься и через некоторое время изменить вопрос. Новая картина внесла ясность. Первое видение показало Ансгара в компании двух бородатых дварфов. Все трое что-то обсуждали и посмеивались. Раньше Гунналуг не слышал, чтобы юный конунг дружил с дварфами. А если такая дружба есть, то и затея Торольфа, скорее всего, обречена на провал, потому что дварфы, народ надежный и к предательству не склонный, не захотят выступать против своего друга. Вторая картина подтвердила опасения колдуна. Он увидел, как мечется по подземелью Красный Нильс, кормчий с драккара Торольфа, как размахивает своей бородой с косичками, как черной полосой выделяется на его лице обычно просто красный шрам, но за спиной Нильса виднеется выход из тоннеля, и выход этот ведет только в небо над фьордом Дома Конунга. А внизу скалы до самой воды. И Гунналуг, не напрягая память, вспомнил то, к чему особо и не присматривался раньше. Но память его обладала хорошим свойством: если он видел что-то даже мельком, даже не заостряя внимания, то это потом легко вспоминалось в деталях. И сейчас перед глазами предстал весь вид берега во фьорде Дома Конунга. Дом на высокой скале, понизу острые скалы идут до самой воды и даже из воды торчат. В том месте нет песочного берега и нет песочного дна. Значит, даже выпрыгнув из прохода, воины Торольфа до воды не долетят, а если и долетят, то разобьются о береговые камни. Даже если сумеют допрыгнуть до воды, все равно разобьются.

Несмотря на то что второй треугольник принес вести необнадеживающие, более того, вести тревожащие и обещающие неудачу всему предприятию Одноглазого, весть из первого треугольника подняла настроение колдуна многократно. И произошло это даже при том, что Гунналуг знал прекрасно о невозможности получения точных данных о будущем. То, что он видел, было только одним из вариантов. Хотя вариантом предпочтительным, наиболее вероятным. Но события могут повернуться по-разному, и результат в итоге может быть разным. Тем не менее, если драккары плывут, они, скорее всего, прибудут в родной фьорд. Это давало облегчение. И Гунналуг, казалось, новые силы приобретя, повернулся к лежащей на каменном полу старой ведьме и даже голосом показал потерянную было мощную уверенность в себе:

– Подохла, старая…

Гунналуг сказал с каким-то удовлетворением, словно он предупреждал и его предупреждение не было принято, и увидел, как из-под лица старухи по полу течет струйка крови, заполняет неровности камня, словно море в прилив заполняет прибрежные скалы, только здесь все происходило в значительно уменьшенном масштабе, и невольно мелькнула мысль об аналогии. Пол напоминал Гунналугу приливную полосу земли, в которой хоронят самых презираемых преступников. Может, старуха и заслужила именно такую смерть.

– Подохла… А зачем, спрашивается, подохла, за что подохла, за какую великую цель? Я просил тебя об этом? Кто скажет мне теперь, что ты увидела и кого ты увидела? А еще меня ругала… Бесполезные дела творят простые глупые люди, а колдуны этого делать не должны… Могущество должно отвечать за каждый свой шаг… Не зря я всегда звал тебя старой дурой… Старой безмозглой дурой ты и подохла…

Он прочитал эту эпитафию, как думал, бездыханному телу, и даже сам собой в этот момент любовался, и вдруг с удивлением увидел, как старая Торбьерг пошевелила рукой, потом приподняла голову и закряхтела вместо того, чтобы застонать. Гунналуг удивленно хмыкнул – крепкий здоровый человек от такого падения уже расстался бы с жизнью. Он еще раз опасливо посмотрел в сторону, где только что висели в воздухе огненные магические треугольники, и сел на свою колоду, дожидаясь, когда старуха придет в себя. Так что же она там, по ту сторону, увидела? Кого увидела? И почему жива осталась? Эти вопросы волновали Гунналуга, хотя сам он желания заглядывать в сдвоенный треугольник не испытывал.

Она пришла в себя скоро, живучая, несмотря на то что жить устала, как только что говорила, и, медленно, с кряхтением подтягивая под себя то руки, то ноги, села на полу. Лицо было все разбито, и кровь бежала не переставая от множественных рваных ран, руки были разодраны, сама она едва дышала после удара о камень, и первое, что сумела хрипло прошептать, переводя дыхание после каждого слова, было:

– Брось мне вон ту шкуру, пропащий колдун… Брось… Мне больно сидеть на голом полу…

В этих словах уже была информация. Раньше Торбьерг никогда не звала его пропащим колдуном. А если назвала теперь, значит, тому были причины, и причины эти она только что увидела в сдвоенных огненных треугольниках. Иначе подумать было нельзя.