– А вы женаты? – спросила Иссерли, вдохнув поглубже воздух.

– Еще один подходящий вопросик! – воскликнул седовласый, чуть не вскочив при этом с сиденья. – Женат ли я? Женат ли я? Дайте-ка мне подумать. – Его глаза горели таким пламенем, что казалось, он вот-вот взорвется. – Что ж, судя по всему, я был женат, – заключил он наконец с грубоватым весельем, словно признавая ошибку, которая дорого ему обошлась. – Целых двадцать два года. Не считая последнего месяца.

– Вы развелись? – гнула свою линию Иссерли.

– Судя по всему, судя по всему, – сказал он, подмигивая так часто, словно страдал нервным тиком.

– Ничего не понимаю, – удивилась Иссерли. У нее начинала болеть голова. Атмосфера в машине становилась невыносимой от запаха псины, проникавшего всюду, как радиация психического напряжения и сияние внезапно пробившегося сквозь облака полуденного солнца.

– А вы любили кого-нибудь? – внезапно спросил ее водсель.

– Я… я не знаю, – ответила Иссерли. – Сомневаюсь.

Надо срочно или впрыснуть ему икпатуа, или высадить. Сердце Иссерли отчаянно колотилось, а желудок спазматически сокращался. Откуда-то сзади доносился громкий рев: бросив взгляд в зеркало заднего вида, Иссерли убедилась, что за ней, нетерпеливо виляя из стороны в сторону, следует гигантских размеров кэмпер. Иссерли посмотрела на спидометр и с ужасом увидела, что едет со скоростью тридцать пять миль в час – жутко медленно даже по ее собственным стандартам, – и тогда прижалась еще ближе к обочине дороги.

– Дело 8 том, что я любил свою жену, – объяснил пахнувший псиной водсель. – Я любил ее очень сильно. Она была всем моим светом. Как в песне Силлы Блэк.

– Прошу прощения?

И как раз в тот момент, когда кэмпер, навалившись всей своей тенью на «тойоту», принялся обгонять ее, водсель громко и раскованно запел:

– «Она была всем моим светом, моей ночью, моим днем. Она была всем моим светом, моим дыханьем, моим огнем. И если нашей любви больше не-е-ет, то для меня уже кончился све-е-ет!»

Он замолчал так же неожиданно, как и запел, и снова уставился на нее, осклабившись во весь рот, но при этом по его седой щетине текли слезы.

– Уловили мою мысль?

У Иссерли уже раскалывалась голова, но она тем не менее направила машину поближе к середине шоссе.

– Вы случайно не находитесь под воздействием наркотиков, изменяющих сознание? – спросила она.

– Почему бы и нет? – снова подмигнул он. – Ферментированный картофельный сок польского производства. Устраняет боль, устраняет последствия боли, и все удовольствие – за шесть фунтов сорок девять пенсов. Сексу, правда, не способствует. Как и беседам – они приобретают несколько односторонний характер.

Шоссе А-9 просматривалось на несколько сотен ярдов в обе стороны. Кэмпер, увеличивший скорость, уже находился на полпути к горизонту. Иссерли положила палец на рычажок икпатуа. Ее сердце на этот раз билось не так часто, как обычно, – зато она чувствовала такую тошноту, словно ее могло вырвать в любую секунду. Она набрала полные легкие пропахшего псиной воздуха и сделала последнюю попытку подстраховаться.

– А кто смотрит за вашей собакой, когда вы путешествуете автостопом?

– Никто, – поморщился седовласый. – Она остается в фургоне.

– Целые сутки?

Вопрос, заданный Иссерли, вовсе не звучал как обвинение, но тем не менее задел седовласого за живое. Возбуждение и энергия покинули его разом и он сразу превратился в апатичное и удрученное существо.

– Я никогда не отсутствую так долго, – заявил он вновь ставшим невыразительным голосом. – Мне ведь тоже нужно прогуляться, бывает. И она меня понимает.

Палец Иссерли дрожал на рычажке, но она по-прежнему колебалась, сглатывая одну волну тошноты за другой.

– У меня очень большой фургон, – продолжал оправдываться водсель.

– Угу, – согласилась Иссерли, прикусив губу.

– Я должен быть уверен, что она никуда не убежит, пока меня нет дома, – объяснял он.

– Угу, – сказала Иссерли. Пальцы левой руки щипало от пота, а запястье пронзала боль. – Извините, – прошептала она. – … Мне нужно остановиться ненадолго. Я… я не очень хорошо себя чувствую!

Машина и так уже почти ползла, Иссерли направила ее к ближайшей парковочной площадке и остановилась. Двигатель вздрогнул пару раз и затих. Держась одной слабеющей рукой за руль, Иссерли открыла окно другой.

– Вам плохо, девушка?

Она помотала головой, чувствуя, что говорить не может.

Они сидели некоторое время в молчании, пока свежий воздух наполнял салон «тойоты». Иссерли глубоко дышала, как, впрочем, и водсель. Судя по всему, он, как и она, боролся с чем-то внутри себя.

– Жизнь – это дерьмо. Согласны?

– Не знаю, – вздохнула Иссерли. – Этот мир так прекрасен.

Седовласый презрительно хрюкнул.

– Вот пусть скоты ему и радуются, я так полагаю. Оставьте все его гребаные красоты скотам.