– Остановятся, уж будьте уверены.

Зябко кутаясь в пальто, я вдруг замечаю какую-то тяжесть в кармане: оказывается, все это время я носил с собой пистолет. Сую в карман руку и крепко сжимаю рукоять пистолета; другой стискиваю щипцы. Экхард до смерти перетрусил – все из-за того, что я рядом. Я ставлю его в опасное положение, ведь меня, иностранного подданного, не тронут, а ему достанется по полной программе. Меня охватила злость.

Наконец подъезжают мотоциклисты. Так и есть, полиция в полной экипировке, все в коже. Промчались мимо, разворачиваются на полном ходу – ни дать ни взять ковбои на необъезженных жеребцах. Глушат моторы, перекидывают ноги через кожаные седла и этаким развязным шагом крутых молодчиков направляются к нам. «Да, мы такие! А ну, к ноге, козявка!» Смотрю на них, а у самого живот подводит, и вовсе не от страха. Так все это заезжено, скатано с выдумки несчастного американского писаки с маленьким членом, страдающего комплексом неполноценности. Короче говоря, прежде чем я сделал то, что сделал, меня охватило сильное желание сбить с этих остолопов их бутафорскую смелость.

Молоденькие пацаны, мои ровесники, а может, и младше. Они встали на этот путь потому, что власти выдают мощные боты, теплые кожаные куртки и кобуру с пистолетом, которая тяжело хлопается о бедро. Вся их уверенность проистекает из того факта, что до сей поры они имели дело исключительно с мирным населением своей страны, приученным становиться по стойке «смирно» и класть в штаны, когда мимо проезжает полицейский.

Экхард ведет себя по уставу: руки по швам, глаза потуплены. Его обыскивают первым. К нему обращаются: что-то сказали насмешливо, с издевкой. Не успевает учитель рта открыть, полицейский замахивается рукой в кожаной перчатке и влепляет ему пощечину, сбивая с носа очки. Глазам своим не верю. Мой друг не проронил ни слова, а эта обезьяна его мордует.

Без видимого недовольства бедолага подбирает очки и пытается нащупать в кармане документы. С малым успехом – у него сильно трясутся руки, и все из-за меня. Эта блатная скотина снова бьет несчастного по лицу – тот едва на ногах удержался. Ну все, с меня хватит. В конце-то концов, какого черта?

Вынимаю пистолет и делаю предупредительный выстрел в землю. Все внимание переключается на меня, а я как гаркну изо всех сил:

– Один шаг, паскуда, и ты покойник!

– Не надо! – перетрусил Экхард.

– Что, жить надоело?

Пусть я ору по-английски, эти ребята достаточно видиков насмотрелись, чтобы понять, что к чему. У меня такой вид, словно я с катушек слетел. Для пущей убедительности держу пистолет на уровне лица, да еще вперед напираю так, что впору испугаться: «А ну, только дернись, голову снесу! Ну, попробуй, дай повод!»

Я здесь палач.

И не спрашивайте, откуда это взялось. Меня захлестнула какая-то дикая злоба, что-то взорвалось внутри и крутится, как заезженная пластинка: «Плевать на все! Катитесь вы к чертям собачьим!»

Все, пора брать быка за рога, самое время.

– Пусть только потянутся к кобуре, я стреляю! Скажи им!

Экхард переводит. Ребята не хватаются за оружие. Стоят и таращатся на меня, как на серийного убийцу в приступе неуправляемой агрессии. Ага, сосунки, это только начало! Какие же они молокососы! Я только теперь заметил, что им лет по восемнадцать, не больше. Этим мальчикам еще никто не оказывал сопротивления. Тут не просто страх перед оружием: игра вдруг пошла не по правилам. Парни ошеломлены: простолюдины не должны на них орать.

– А теперь пусть делают то, что я скажу! И чтобы без самодеятельности! Скажи им.

Экхард что-то говорит, его слушают.

– Иначе получат по пуле в позвоночник. Так и передай.

Тот говорит.

– Это не смертельно, но парализует. Учитель в замешательстве пялится на меня.

– Переводи.

Он что-то говорит. Молодчики вытаращили глаза. Дальше все понятно без слов. Я вынимаю из кармана щипцы и сую им под нос, чтобы видели. У тех все на лицах написано: сосунки прекрасно знают, что плохие дяденьки делают с теми, кто не в силах бежать. Теперь они с радостью будут слушаться.

Я требую снять верхнюю одежду, перчатки, кожанки и ботинки. Лечь лицом вниз. Для острастки делаю пару выстрелов – близко, но чтобы не задеть. Каждого связываю их собственными ремнями: запястья к лодыжкам. Экхард на меня глядит, будто на его глазах я превратился в Терминатора.

– Умеешь управлять мотоциклом?

– Что? – не понимает он, переспрашивает: – Что?

– Катался когда на этом агрегате? Показываю на один из мотоциклов.

– Нет. Никогда, что ты!
– И я.

А у меня-то шило в заду, и потом, разве может какая-то куча железного хлама устрашить мужчину, который только что единолично окунул в дерьмо двух крутых злодеев? Кинув Экхарду, чтобы натягивал кожу, облачаюсь сам.

– Ты спятил. – У него зубы стучат. – Теперь нас точно убьют.

– Ну и как, по-твоему, они это сделают? Как? – Меня зло берет, все пытаюсь его растормошить. – Ну? Они видели твои документы? Нет! Думаешь, в лицо тебя узнают? Нет! Ты же весь в шарф закутался. Вычислят, куда мы поехали? Нет! Так каким же образом они нас убьют, ну?

– Ты засветился. – На Экхарда жалко смотреть. – Они тебя узнают.

– Узнают – убьют. Ты-то цел останешься. Понятно тебе? Цел!

– Ладно, – потупился учитель.