Несколько раз прямо на голову плечо румийцу свалилась змейка, не больше пары ладоней в длину. Ее полосатое желто-красное тело прытко заструилось по руке чужестранца. Проныра сползла в траву не причинив Рашу вреда.

– Что ж, теперь-то будем знать, что пестрые слизняки, похожие на эту, не ядовиты, - делано храбрился он, но Хани успела заметить тень страха на его обожженном лице.

Закат застал их в джунглях. Раш ворчал, что ночевать в деревьях не к добру, но они с Хани валились от усталости, и продолжать путь дальше означало бы загнать себя. Пока румиец выбирал место для шалаша, Хани вскарабкалась на дерево, и сбила палкой несколько плодов, продолговаты и румяных, величиной с молодые тыквы. Северянка попробовала кожуру ногтем - та с трудом, но поддавалась.

– Буем спать здесь?
– Спустившись на землю, Хани с сомнением посмотрела, как Раш вымащивает какими-то округлыми палками ложе разлапистого дерева.

– На земле опасно - не хочу проснуться без языка, - пояснил румиец. Он стянул с веток коричневую лиану и пропустил ее между палками на манер корзинного плетения. Не очень быстро и бранясь почем зря.
– Это бамбук, - сказал он, похлопав по самодельному ложу.
– Прочный, выдержит двоих.

Пока Хани чистила плоды, карманник соорудил над местом ночевки навес из листьев, напоминавших северянке десятипалые ладони. Потом они съели все, до последнего ломтя - плоды оказались сочными, сладкими и утоляли жажду. А всю вторую половину ночи Хани просидела в кустах. К утру она чувствовала себе хуже, чем в башне Шараяны, и Рашу пришлось тащить ее на закорках, благо, влажные от росы заросли начали редеть. Румиец останавливался, когда находил особенно широкие листья - в них собиралась роса и хаватло сразу на несколько глотков.

– Слышишь?
– Раш остановился, чтобы перевести дух.

Хани прислушалась, но не услышала ничего, кроме навязчивого жужжания, что кочевало из одного уха в другое.

– Прибой, - на свой же вопрос ответил Раш, посадил ее удобнее и они продолжили путь.

Вскоре они вышли к побережью. Джунгли уступили золоту песчаного пляжа. Волны лениво накатывали на берег, курчавые, словно гривы артумских лошадей. Раш уложил Хани в тень высоких деревьев.

– Отдыхай, kama'lleya, а я осмотрю окрестности - нужно найти, чем наполнить твой привередливый желудок.

Хани слабо кивнула, закрыла глаза, а когда открыла - увидела небывало красное солнце, что катилось к обнятому морем горизонту. Невдалеке уютно пожевывал бревна огонь, А рядом с ним, избавившись от дырявой рубахи, сидел Раш и жарил что-то над костром. Словно почувствовав ее взгляд, румиец обернулся и, с видом заправского волшебника, всучил ей палку, унизанную панцирями с множеством лап.

– Это крабы, - хохотнул Раш, в ответ на растерянность Хани.

Крабы местами почернели, но пахли неплохо. Хотя, памятуя минувшую ночь, Хани пообещала себе больше никогда не доверять одному только запаху пищи. Впрочем, выбора не оставалось. Раш научил ее разбирать панцири и добираться до самого вкусного белого мяса. Насытившись, они долго плескались в море. Не вспоминали ни о башне, ни и том, что в ней произошло. Хани расплела и заново заплела косы, а когда закончила, Раш повалил ее на мокрый песок, недвусмысленно намекая на свои намерения.

– Нужно уходить с берега, - сказал румиец много позже, когда они, насытившись друг другом и не потрудившись одеться, вернулись к чахлому костру.
– Ветер поднялся, с моря дует. Как бы мы в шторм не попали.

Хани быстро сполоснула их одежду - пусть дырявую, но единственную, какая была - и дождалась, пока Раш соберет в листья оставшихся жареных крабов. Когда она в последний раз оглянулась на море, воды его чернели и грозили высокими волнами.

Шиалистан

– Хватить искать в хмеле утешение!

Дед размахнулся и выбил из рук регента кружку с вином. Шиалистан, который влил в себя достаточно, с сожалением смотрел на мутное буро-алое пятно на полу. Вина в замке не осталось совсем, но кто-то из воинов Равана распотрошил кладовую и вытащил на свет божий несколько бочонков с раскисшими яблоками и рабы наспех заколотили брагу. На вкус она была, как рвота и Шиалистан заставлялась себя пить, но зато голова мигом делалась тяжелой и невзгодам не было в ней места.

– Зря посуду портишь, - заплетающимся языком пожурил деда рхелец.
– Серебреную слуги растащили, жрать не из чего.

– Я лично приволоку тебе пару корыт из хлева, - посулил дасириец и, стоило Шалистану потянуться за кувшином, отодвинул тот на край стола. Мужчины обменялись долгими взглядами, старик подтолкнул кувшин к самой кромке. И толкнул.

Шиалистан потянулся, в слабой попытке поймать его, но вместо этого не удержал равновесия и свалился с табурета, лицом прямо в глиняные черепки и брагу. Он почти не почувствовал боли, только будто кольнуло что-то в щеку и бровь. Зато в одном из осколков кувшина еще осталась брага, и регент жадно влил ее в себя, всю, до последней капли, и вылизал мутный осадок.

– Жалкое создание, - разочаровано вдохнул Раван, поднял перевернутый табурет и уселся на него, наблюдая за внуком.

Долгожданная победа над Шаамом не принесла радости. Дня такого не случалось, чтоб Шиалистан не ловил на себе презрительный взгляд и не слышал шепот в спину. Несколько дней воины стояли лагерем: хоронили павших, собирали оружие и брони. И каждый день он слышал пересуды и разговоры: Шаама славили, а хранителя императорского трона хаяли почем зря. Вскоре за ним и прозвище прицепилось - Короткодухий. Регент скрежетал зубами, но ничего поделать не мог. Наконец, против воли деда, рхелец устроил показательное отрезание языков нескольким болтунам. Этого хватило, чтобы закрыть рты остальным, но Шиалистан знал - такая мера временная.