— Верю, верю, — сказал я. — Показывать не надо. А почему «кажется», почему «может быть»?

— У нас в семье все было очень запутано и непонятно. Ну, ладно. А вот скажи-ка мне, друг мой и благодетель Джузеппе, — ты ведь никакой не итальянец!

— Ты так думаешь?

— Я это знаю. Я слышал, как тебе говорили: «У вас в России». Ты меня обманул! Зачем ты назвался итальянцем?

— Просто так, — сказал я. — Просто так, шутки ради. Ты ведь сам первый сказал, что я итальянец.

— Ага, просто так, шутки ради? Так вот тебе за это: теперь я все равно буду звать тебя Джузеппе! Значит, ты русский?

— Не совсем.

— Тогда скажи — ты откуда? Как называется твоя страна?

— Ты такой страны не знаешь, — сказал я.

— Как это — не знаю? Я все страны знаю. Я в школе любил географию.

— Грузия. Моя страна называется Грузия.

— Не знаю, правда, — сказал он. — Грузия. Это где?

— В России, — сказал я. — За горами Кавказа. Представь себе — огромная русская равнина. Она тянется на юг. От Москвы, между великими реками Волгой и Доном, туда, где тепло, где цветут яблони и сливы, где жирная плодородная земля… На юге вырастают Кавказские горы. Высокие, выше, чем Альпы или Пиренеи. С ледяными вершинами. И за этими горами лежит моя страна — Грузия.

— Я не понял. Россия или Грузия?

— Россия. Но — Грузия.

— Значит, ты русский?

Конечно, он не мог понять. Пришлось объяснять:

— Нет. Я грузин. У нас свой язык. Совершенно другой. У нас даже буквы другие, не как у русских. Другая одежда, другие песни, другой народный быт, другие лица. Ну, посмотри, разве я похож на русского мужика?

— Почему не похож?

— Потому что русские мужики — светлоглазые и светловолосые.

— Я не знал, — сказал он. — Но неважно! Ты все-таки русский. Говоришь непонятно. Загадочная русская душа. Откуда ты? Из Грузии или России?

— Дофин, погоди! Кстати, раз ты решил меня звать Джузеппе, то уж позволь, я буду звать тебя Дофин. Грузия — часть России. Как Бавария — часть Германии. Понял?

— Нет! Баварцы говорят по-немецки. А у вас другой язык. Наверное, Россия завоевала Грузию, а тебе стыдно. Стыдно, стыдно!

— Глупости, Дофин. Ничего подобного. Мы, грузины, — не русские. Но мы вместе с русскими. Россия — это империя. Много разных народов и языков. Единство. Понимаешь — единство в разнообразии. Цветущий луг.

— Это все слова, Джузеппе! Империя есть империя. Есть господа, есть рабы.

— Мы не рабы русских! — чуть ли не крикнул я.

— Не обижайся, мой умный старший друг. Прости меня, — и он сделал рукой такой жест, как будто погладил меня по плечу; он далеко от меня сидел, но мне показалось, что я чувствую его руку… — Конечно, вы не рабы. Но… но…

— Подчиненные, так? — сказал я.

— Это ты сказал! — закричал Дофин и вскочил с кресла, придерживая полотенце. — И ты ненавидишь русских. А евреев ты тоже ненавидишь?

— Нет, — сказал я совершенно серьезно. — Если я кого-то не люблю, то лично. Данного, конкретного, отдельного человека, который причинил мне зло. Вот и все. Но я никого не ненавижу. Ненависть — недостойное чувство…

— Недостойное христианина? — он поднял брови.

— Недостойное революционера, — и я повернулся на стуле к столу, взял книгу, поискал на столе карандаш. — Ненавидят, испытывают злобу и ярость — психопаты. Истеричные дамочки. Пьяные хулиганы. Революционер действует целесообразно.

Наверное, я это сказал очень строго, потому что Дофин замолчал.

Я читал книгу, а он все сидел в кресле и не уходил.

Мне стало интересно — смотрит он на меня, просто озирается или вообще дремлет? Но оборачиваться мне не хотелось. Слава богу, через пару минут он вдруг спросил:

— Джузеппе, а ты женат?

Я повернулся на стуле:

— Нет, я вдовец. Моя жена умерла пять лет назад. Мы с ней прожили всего три года.

— У вас были дети.

— Сын.

— Где он?

— Его забрали сестры моей покойной жены. Потому что моя мама больна, а отец стар. Не знаю, когда я его увижу. Я ведь теперь эмигрант, изгнанник.

Это было не совсем так, я неправду сказал, в Европе я был ненадолго и собирался довольно скоро возвращаться в Россию — так же нелегально, как и приехал, с паспортом на чужое имя. Но не хватало еще, чтоб я ему все рассказал в подробностях! Поэтому я повторил:

— Да, дорогой Дофин. Я изгнанник. Я смогу вернуться в Россию, только когда начнется революция. А когда она начнется, никто не знает! Вот Леон Троцкий знает, — я специально заулыбался, чтоб сбить внезапный печальный тон разговора, — Леон знает, а не говорит!