Шеварднадзе изменил ритм мидовской жизни, вспоминает главный министерский переводчик Виктор Михайлович Суходрев. Допоздна работал, приезжал на Смоленскую площадь и в субботу. Очень удивлялся, если вечером кого-то не оказывалось на месте. Скоро все дисциплинированно сидели на местах и раньше министра домой не уезжали.

«Работа шла в сумасшедшем режиме и темпе, — писал известный дипломат Юлий Александрович Квицинский. — Их задавал министр, подвергавший себя немыслимым перегрузкам. Встречи и переговоры, полеты за границу и приемы в Москве шли непрерывной чередой… Сказывался немалый политический опыт Шеварднадзе, его знание людей, искусство строить личные отношения, просчитывать ситуацию и без нужды не обострять ее».

Он сразу изменил стиль и атмосферу переговоров: у нас с американцами множество проблем и противоречий, мы жестоко спорим и будем спорить, но почему мы должны вести себя как враги? И во время встречи с государственным секретарем Джорджем Шульцем советский министр сказал:

— Я намерен вести дело так, чтобы быть вам честным и надежным партнером, а при встречном желании — и другом.

Шульц, на которого эти слова произвели впечатление, встал и протянул ему руку.

При Шеварднадзе удалось преодолеть многолетнее недоверие между Советским Союзом и Соединенными Штатами, когда любой шаг партнера воспринимался как угроза, когда любые переговоры начинались с перечисления взаимных претензий и обвинений и иногда этим же заканчивались.

Впервые в истории отношений двух стран министры стали бывать друг у друга дома, встречаться семьями. Это не исключало споров, обид и взаимного недовольства. Но изменился сам характер отношений — не желание обмануть потенциального врага, а намерение найти разумный компромисс.

Когда Шеварднадзе с Шульцем подписывали документ по Афганистану, возникла серьезная проблема. Шеварднадзе настаивал на том, что Советский Союз, хоть и выводит войска, будет оказывать помощь Кабулу. Шульц не соглашался с такой позицией, попросил объявить перерыв, чтобы поговорить с экспертами. Помощники спросили Шеварднадзе:

— Что будем делать, если американцы не согласятся?

Шеварднадзе ни секунды не сомневался:

— Уезжаем — и до свидания.

Появился Шульц, сказал, что он очень сожалеет, но принять советское условие не может. Шеварднадзе поблагодарил и откланялся. А в самолете сказал:

— У меня такое чувство, что, пока долетим до Москвы, американцы согласятся.

И точно. Тут же отправились в Женеву, там подписали соглашение и вывели войска из Афганистана.

Первые поездки за границу были для министра не слишком приятными — в аэропорту, возле посольства его встречали пикеты: афганцы требовали вывести войска из Афганистана, прибалты — вернуть свободу их странам, евреи — разрешить советским евреям эмигрировать в Израиль. Оказавшись в Вашингтоне, Шеварднадзе вдруг вышел из здания посольства, подошел к демонстрантам, сказал:

— Я понимаю, есть проблема. Выделите три-четыре человека, пойдемте поговорим.

Посольские смотрели на министра с изумлением, настолько это казалось диким и непривычным.

Когда на первой встрече Шульц осторожно завел разговор об отказниках, тех, кому не разрешали выехать из СССР, Шеварднадзе ему укоризненно сказал:

— А что же вы права человека ставите на третье место? Давайте каждую встречу начинать с обсуждения прав человека.

Шульц буквально не верил своим ушам. А Шеварднадзе спокойно принимал списки отказников. Пустых обещаний не давал, но под каждую встречу с американцами выбивал из КГБ разрешение отпустить очередную группу. А ведь не выпускали по самым дурацким причинам — в основном, чтобы статистику не портить. Скажем, директор института говорил: «Из моего института никто не уедет». Или местный партийный босс брал на себя обязательство: «У меня в области желающих уехать нет». И никто всерьез не принимал международные обязательства обеспечить человеку право свободно покидать страну и возвращаться домой. Это было характерно для советской системы: с большой помпой подписать любое международное соглашение, но пальцем не пошевелить для того, чтобы в соответствии с ним изменить внутреннее законодательство.

Шеварднадзе первым решил, что дипломаты обязаны правдиво рассказывать стране о том, что происходит в мире. Он также полагал, что МИД должен привлекать в страну все хорошее, что есть в мире, использовать мировой опыт.

В мае 1986 года на совещании в министерстве иностранных дел Шеварднадзе говорил о том, что надо отказаться от прежнего постулата: Советский Союз должен быть столь же силен, как и любая возможная коалиция противостоящих ему государств. Этот постулат заставлял бешено вооружаться, подорвал экономику и тем самым национальную безопасность страны. Весь мир завалили оружием, а своим гражданам не смогли обеспечить сносную жизнь. Продажа нефти принесла стране сто восемьдесят миллиардов долларов, а в магазинах полки пустовали, во всех городах вводили талоны и очереди стояли за самым необходимым. В 1985 году СССР производил в пять раз больше тракторов и в шестнадцать раз больше зерноуборочных комбайнов, чем США. И при этом покупали американское зерно. Пик закупок пришелся на последний догорбачевский год — 1984-й: приобрели у США и Канады 26,8 миллиона тонн зерна.

По мнению министра финансов, а затем премьер-министра Валентина Павлова, на военные нужды уходило 34–36 процентов национального дохода страны. Взгляды Шеварднадзе предопределили его столкновение с генералами, которые видели, что им грозит: министр призывал к принципу разумной достаточности, что вело к ограничению военных расходов. А этого в министерстве обороны никак не могли допустить. Это было время, когда Европу именовали театром военных действий. Людей пугали возможностью войны и заставляли жить, словно в осажденной крепости.

Горбачеву и Шеварднадзе выпала миссия закончить холодную войну. Надо было прекратить военное соперничество с Соединенными Штатами, освободить страну от гонки вооружений, которая была ей не под силу. Знающие, великолепно образованные, опытные советские дипломаты боялись мыслить по-крупному, были поглощены деталями. Шеварднадзе не был профессионалом, но парадоксальным образом его непрофессионализм помогал ему принимать более смелые решения.

Первая поездка Горбачева — во Францию. Он провел там четыре дня, встретился с мэром Парижа Жаком Шираком, посетил Версаль. Рядом с ним была жена. Раиса Максимовна побывала в салонах Пьера Кардена и Ива Сен-Лорана. Она стремилась придать мужу западный шик. Но внимательно присмотревшись, можно было заметить на подошве его новых туфель, когда он пришел на совместную с президентом Франсуа Миттераном пресс-конференцию в Елисейский дворец.