Бьернсон Бьернстьерне Мартиниус
Шрифт:
И давно ты понял это?
Элиас. С тех пор как я перестал видеться с друзьями, даже с тобой и с ним.
Ракел (огорченно). Ты и с Браттом не видишься?
Элиас. Сегодня я в первый раз за все это время поговорил с ним.
Ракел. Об этом?
Элиас. Нет... Но оставим все это! Давай побудем хоть несколько минут в далеком прошлом, Ракел!
Ракел. Ах, я так понимаю тебя!
Элиас. Сядь здесь! А я сяду рядом с тобой. Давай поговорим о далеком и милом сердцу. Я уже сказал, что тоскую по родным местам.
Ракел. Элиас, давай поедем туда когда-нибудь? Съездим домой?.. Снова посмотрим на свое детство. Фиорд... Крутые горные дороги, белые ночи, кладбище на берегу моря... и церковь. Место обвала уже, наверно, поросло травой. Трава разрослась, наверно, и в других местах. Ах, какое это будет прекрасное путешествие! Природа встретит нас — печальная, дикая, вечная... А сколько воспоминаний! Чистых, высоких воспоминаний — таких, какими были наши отец и мать. Элиас, давай съездим домой! Ты ведь теперь свободен! И ты так утомлен! Съездим, Элиас?
Элиас. Я не свободен, Ракел.
Ракел. Я говорю «свободен» в том смысле, что ты уже ничего не можешь исправить и спасти.
Элиас. Это еще не известно.
Ракел. Помоги им деньгами; но это ты сможешь сделать через Братта. О Элиас, давай уедем!
Элиас. Что ты говоришь, Ракел!
Ракел. Это тебя излечит.
Элиас. Я дам тебе ответ завтра.
Ракел. Подумай только: мы могли бы снова увидеть все любимые места наших детских игр?
Элиас. Я особенно часто вспоминал именно об этом, когда испытывал тоску по родным местам.
Ракел. Помнишь, о нас с тобой говорили, что никто не видит нас порознь — везде мы вдвоем и всегда об руку.
Элиас. И болтали мы без умолку! Наши голоса были слышны издали.
Ракел. А ты помнишь все свои мечты и выдумки? Чего только не приходило тебе в голову, Элиас?
Элиас. Да, но ты была всегда предводителем! Да, да — именно ты. Вообще ты всегда руководила мной — до того момента, как мы расстались.
Ракел. А помнишь гагар? Какие они были ручные!
Элиас. Я помню каждое гнездо!
Ракел. Помнишь, как мы заботились о них!
Элиас. И защищали их. И приносили им пищу. А помнишь, как в первый раз птенцы стали плавать. А мы наблюдали за ними из лодки!
Ракел. И отец тогда был с нами! Он ведь всегда оставался взрослым ребенком!
Элиас. Это он определил все направление нашей жизни. Его слово руководило нами — нашими поступками и мыслями. Для нас земля и небо не оставались разобщенными; чудеса соединяли их, как радуга. Мы видели рай собственными глазами...
Ракел. Да, отец и мать казались нам витающими среди ангелов. Или, вернее, нам казалось, что ангелы спускались к ним. Мы верили в это!
Элиас. Нам ведь казалось, что сам господь говорил с нами. Все, что с нами происходило,— все ниспосылал он. Хорошая погода, гром и молния, цветы и все, все, что мы имели,— все мы получали от него. И когда мы молились — мы были с ним лицом к лицу. Везде мы встречали его! В море, в полях, на небе. Все дышало им, все было им.
Ракел. А помнишь, когда начинали звонить колокола, мы верили, что это ангелы звонят на небе? И сзывают народ.
Элиас. О Ракел, те, кто все это пережил, везде чувствуют себя изгнанниками.
Ракел. Да... изгнанниками. Ты прав.
Элиас. И теперь ничто не может нас удовлетворить! Мы не успели стать взрослыми, как все исчезло без возврата. Все холодно и пусто. И всюду сомнения. Но вот что я скажу тебе. Единственное, что у нас осталось теперь — это стремление к бесконечному.
Ракел. Быть может, это и так — для тебя. Я же бегу от этих мыслей. И, помнишь, когда умерли отец и мать и все было разбито,— ты тоже не выдержал и бежал.
Элиас. Да, тогда мы еще теснее прильнули друг к другу. Мы не смели больше ничему верить, даже тому, что видели собственными глазами.
Ракел. Да, мы были напуганы.
Элиас. Ты помнишь?
Ракел. Больше всего мы боялись, что каждый, увидев нас, начнет плохо говорить об отце и матери...