У комбата было два ранения: пулевое — в плечо и осколочное — в брюшную полость. Из раны в плече всё ещё сочилась кровь. Маленькая черноватая ранка в правой части живота почти не кровоточила, но я знала, что именно от таких ран и умирают.

— Ранение в брюшную полость, — заключил Пухов.

Я молча подала ему шприц с наркозом.

Руки Пухова теперь не дрожали. Он быстро и ловко отыскал кровоточащие сосуды и захватил их зажимами. Кровотечение прекратилось.

— Перевязать, — бросил Пухов и отвернулся.

Я стала быстро бинтовать рану.

— Ну, — сказал Пухов, поворачиваясь ко мне, — теперь в санбат его. С этим, — он кивнул на чёрную ранку в правой части живота, — с этим мы здесь ничего сделать не можем. Вы отвезёте его в санбат — и немедленно!

«Санитарка» стояла у самой палатки. Я крикнула шофёру, чтобы он заводил мотор. Потом мы завернули комбата в одеяло, и Пухов с Михалёвым на носилках внесли его в «санитарку».

Я тоже хотела влезть. Но в эту минуту кто-то дотронулся до моего плеча. Передо мной стоял немолодой боец в порванной, запачканной в глине гимнастёрке.

— Я сержант Евстахиев, ординарец его, — торопливым шёпотом проговорил боец, — без меня горе случилось. Услал он меня в полк. А так разве я бы допустил… От бойцов-то я скрываю. Узнают — плакать будут. Это ведь такой человек!..

В морщинках его лица застыли грязь и копоть. Небольшие добрые глаза пристально смотрели на меня, и в них было что-то высоко человечное и очень детское…

— Выходим комбата, Евстахиев, обязательно выходим, — успокоила я его, влезая в машину.

Евстахиев не уходил.

— Обещаю! — крикнула я ему уже из кузова.

— Ну, поехали, — приказал Пухов, захлопывая дверь. — Поезжайте осторожно, медленно!

В «санитарке» было темно. Я даже не видела лица комбата. Я положила руку ему на лоб и нащупала ту пульсирующую на виске жилку, которая так обрадовала меня тогда, в поле. «Только бы доехать, только бы доехать!» — стучало в моём мозгу, в такт пульсирующей жилке. Машину сильно тряхнуло на ухабе. Комбат чуть слышно застонал.

Чтобы как-нибудь сократить этот тяжкий путь, я стала говорить:

— Теперь всё будет в порядке, товарищ капитан, кровотечение прекращено. Вот сейчас мы доедем до санбата, тогда всё будет совсем хорошо.

Я знала, что он мне не ответит, но всё же прислушалась. Он молчал.

— Вы понимаете, — говорила я, — в ППМ нельзя оперировать брюшную полость, там нет нужных условий. А в санбате всё это сделают в два счёта. И врачи там замечательные, опытные, хорошие врачи.

Мне хотелось плакать.

— А потом вы поправитесь, обязательно поправитесь. Вы даже не пишите своим, что ранены. И если кто-нибудь вам будет говорить, что ранения в живот самые опасные, вы не верьте…

Я сознавала, что говорю глупости, но не могла молчать.

— А наши пошли вперёд, — продолжала я. — Когда я вас подобрала, они уже ушли метров за двести…

Я сделала паузу и вдруг услышала шёпотом произнесённые слова:

— Наши… вперёд!

И тут я стала плакать и глотать слёзы и зажимать глаза руками, чтобы только прекратить этот глупый плач, и всё повторяла:

— Да, да, да, наши пошли вперёд…

Машина остановилась. Я раскрыла дверь. Мы были в лесу. Между деревьями виднелись санитарные палатки. Мы приехали.

Я выпрыгнула и огляделась, стараясь определить, где штабная палатка, но к машине уже шли люди.

— Комбат? — спросил меня на ходу врач в белом халате.

— Да, — ответила я.

Они прошли, не сказав больше ни слова, вытащили из машины носилки, и только, проходя мимо меня, врач спросил:

— Вы сопровождаете комбата?

— Да.

— Есть предписание оставить вас здесь, в санбате. Сейчас устраивайтесь на ночлег, утром получите точные указания от командира санбата.

Я молча козырнула. Носилки исчезли в одной из палаток. Я осталась одна. Был уже вечер. Тихо шумели деревья. В лесной чаще мелькали светляки. Пахло лесом и осенними раздавленными листьями. Было удивительно тихо, и от этой непривычной тишины кружилась голова…

…Оформившись, я пошла в палатку. Это была обычная палатка, такая же, как и все остальные. Огромный брезентовый шатёр поддерживали два врытых в землю столба. По обеим сторонам палатки стояли кровати, и на специальных брусьях лежали носилки, заменяющие койки, в дальнем конце стоял столик с медикаментами, у которого сидела сестра. На свободной койке у входа полулежал санитар.