Мама приехала на следующий день. Расплакалась еще на пороге. И сразу стало видно, что очень постарела. А позже Вера разглядела и предательские корочки на локтях, и дряблые складки шеи. «Вот, мамка, и весь твой бабий век», — с грустью подумала она.

Вера, конечно, писала в свое время матери о рождении ребенка, но тогда Ирине Михайловне было не до нее: грубо развязывался семейный узел. Жорж нашел себе в Кемерово молодую жену, а Ирину Михайловну бесцеремонно выгнал из дому.

Вера, узнав об этом, дала телеграмму: «Приезжай немедленно!», но ответа не получила.

— Кто бы мог подумать, что он такой негодяй? — страдальчески говорила сейчас Ирина Михайловна, и ее глаза молили о сочувствии.

Вера не стала вдаваться в воспоминания об отчиме: зачем растравлять рану?

Ирина Михайловна пришла в восторг от Иришки. Особенно растрогало, что внучка названа ее именем. Она даже нашла, что девочка похожа на нее.

— Ты знаешь, носик наш, аркушинский… Девушки со вздернутыми носиками в жизни не пропадают!

А вечером, сидя за столом, недоуменно думала, как прихотливы превратности судьбы: она бросила дочь, а та приютила ее. Она подкармливала этого мерзавца Жоржа, а Верочка стала ее кормилицей.

Панарин возвратился на комбинат с победой: выдержал экзамены на заочный факультет университета. Конечно, сыграли свою роль и характеристики. Комсомольскую утверждало общее собрание. В ней было написано: «Честным трудом заслужил право учиться». Это дьявольски приятно.

Провожали его на экзамены всей бригадой. И Алла была.

Валентина Ивановна сунула ему в дорогу бесподобные пирожки.

Мысль, что за тебя «болеют», всегда подбадривает — это он испытал на себе.

Сейчас Панарин обходил заводской двор. У задней стены — стойбище велосипедов и мотоциклов.

Куда ни посмотри, все подросло. Лезла к небу оранжевая башня для сушки порошка. «Новость». Строили контактную печь для сжигания вредных газов — значит, в городе исчезнет запах парафина. А вон показался из земли фундамент цеха опытных установок — база будущего исследовательского института в Пятиморске. Давно ли они закладывали этот цех!

В памяти Стася встала картина: глубокий котлован окружен земляными насыпями. Наверху, на них, — строители-химики. Оркестр лихо играет: «А мы монтажники-высотники…» Комсорг Надя Свирь подходит к нему:

— Стась, от комсомола выступать будешь ты.

У Нади такие серьезные глаза, что отказаться просто невозможно.

Он влез на трибуну — грузовик в кумачовых полотнах. Синело море вдали. По двору гуляли белые смерчи. Застывшие краны, казалось, приглядывались к тому, что происходит. Нещадно палило солнце. Пахло нагретым крашеным железом.

— Товарищи строители! — сказал Панарин, и микрофон, подбадривая, отозвался металлом. — Разве можем мы забыть этот день?

Клали первые камни фундамента Потап, Юрасова, Валентина Ивановна…

Григорий Захарович, побагровев от натуги, взял камень побольше, придерживая его животом, потащил к обшитой досками траншее.

…Надо разыскать комсорга и отрапортовать ей о поступлении в университет. Стась заскочил в цех: может быть, Надя здесь?

Рабочие в резиновых фартуках, сапогах и перчатках перекачивали серную кислоту, разгружали плиточный парафин.

Стась прошел мимо «капитанских мостков», под извивами толстых труб, миновал маленькие баки, похожие на шлемы с забралами или верхние части скафандров, наткнулся на Юрасову.

— Стась, приехал! — обрадовалась Лешка, — Ну как?

— Все в порядке! — Панарин лихо надвинул на лоб картуз. — Принят.

— Поздравляю! — Лешка затрясла его руку. — Знаешь что? Завтра суббота, наша бригада выходная. Давайте вечером у меня соберемся? Отпразднуем.

Она помолчала, хитро сузив зеленые глаза; мимоходом сообщила:

— Между прочим, и Звонарева будет.

Стась покраснел.

— Во сколько?

— Да часов в семь приходи…

Субботнее утро принесло радость: московское радио сообщило с ракете, заброшенной на Луну, в район морей Ясности и Спокойствия. Лешка ликовала:

— Наши-то ученые какие молодцы!

Вспомнила Чарли: «Он, наверно, тоже радуется».

Чарли недавно прислал письмо с невероятным адресом: «Пятиморск. Мисс Льешке».