Они поползли к хате, а взвод открыл частый огонь. Пули, попадая в стены, взбивали красную пыль. Издали казалось, что это поднимается огонь. Немцы не заметили, как в хате, прямо напротив пулемётной амбразуры появились двое.

Пол комнаты, выходящей двумя окнами на дот, был усеян осколками оконных стёкол и кусками штукатурки. Под стенкой стонал партизан. Рассохин быстро оттащил его в другую комнату, перевязал. Потом стал за пробитую в нескольких местах матерчатую ширму, перегораживающую комнату, и принялся изучать обстановку.

Саша молча наблюдал за его действиями.

Он не сомневался, что теперь Рассохин расправится с фашистскими пулемётчиками.

Снайпер опустился на корточки и осторожно подобрался к Саше под стенку.

— Худо дело. Всё оказалось не так просто, как я себе представлял.

— А что?

— Не успею я и разу выстрелить, как буду убит. Окна совсем рядом, практически одной очередью, учитывая рассеивание, накроет и твою шапку, и меня… Есть, конечно, выход… Риск, правда, велик…

— Какой?

— Можно подняться во весь рост за ширмой и стрелять из глубины комнаты… Но мне нужна опора для винтовки, а её нет… Нужно твоё плечо, Сашок…

— Так за чем остановка? — удивился Кобзенков.

— За тем, что если… словом, дуло пулемёта направлено тебе в грудь. Может, немец чует, что в хате кто-то появился, а, может, что другое, но только за домом фашисты глядят в оба…

Они пробрались в комнату, и Саша поднялся во весь рост за старенькой ситцевой ширмочкой. Рассохин щёлкнул затвором и тоже медленно распрямился.

Саша встал лицом к амбразуре. Сквозь прорехи он видел дуло пулемёта и лёгкий дымок над ним. Ои знал, что стоит немцу уловить движение в хате, и очередь прошьёт и его, и Рассохина. «Стой ровно, не шевелись, приказал Рассохин, упираясь винтовкой в Сашино плечо. — Замри!»

Выстрел оглушил Сашу, и винтовка больно ударила в голову. Второй выстрел, казалось, прозвучал одновременно. Саша увидел, как дуло пулемёта вздёрнулось вверх.

Раздалось громкое партизанское «ура!». Растерявшиеся фашисты были забросаны гранатами…

С тех пор минуло много лет. Разъехались бывшие партизаны кто куда, редкими стали встречи.

Но однажды взял Кобзенков отпуск и отправился не на юг — к Чёрному морю, а на север — в черниговские и брянские леса. На попутных машинах переезжал из села в село и не узнавал знакомых мест, как ни вглядывался. Новые дома, новые улицы, новые люди. Лишь памятники павшим, как часовые, напоминали о прошлом, о потерях, о боевой Сашкиной молодости.

Фашисты всё туже стягивали стальное кольцо окружения. Июль 1943 года выдался горячим для соединения Героя Советского Союза Попудренко: днём неистово палило солнце, а ночью накаляли воздух пули и осколки снарядов.

— Все плёнки уничтожить, товарищ Давидзон! — приказал командир.

— Не могу! — сказал я Попудренко.

— Если через тридцать минут не будет выполнен приказ — расстреляю! — повторил приказ командир.

Я, конечно, выполнил приказ Попудренко. Не только потому, что приказ — это закон для солдата. Ведь если б мои фотоплёнки попали в руки врага, сотням и сотням людей — детям, жёнам, родным партизан, которые оставались во вражеском тылу, — грозила бы смертельная опасность.

…Когда соединение вырвалось из окружения, Иван Васюк стал первым, кого я сфотографировал после уничтожения плёнок. Мне рассказали, как он ворвался со своим «дегтярем» на позиции фашистов и, стоя во весь рост, поливал свинцом врага.

…Ивана Басюка и ещё одного парнишку выпустили из тюрьмы спустя три месяца. Была весна 1942 года. Снег набух, почернел. Из всех заложников в живых остались только они.

Из Сосницы Иван возвращался домой пешком. Шёл медленно, часто отдыхал. Нестерпимо болела спина: на прощание полицай потянул резиновой плёткой.

Но страха не было и в помине. Сердце переполнялось ненавистью к врагу. «Как только повидаюсь с матерью, — сразу же уйду в партизаны, — думал он. — Я отомщу за тебя, отец!»