«Благодаря доктрине Сталина Россия перестала быть простой периферией цивилизованного мира. Именно в пределах ее границ следовало найти и воплотить формы нового общества. Самой судьбой ей предназначалось стать центром новой цивилизации, высшей во всех отношениях по сравнению с цивилизацией капиталистической, столь упорно оборонявшейся в Западной Европе. Эта новая точка зрения отражала, конечно, ожесточение находившегося в изоляции русского коммунизма, но порождала вместе с тем заманчивую надежду. Усталая и разочарованная большевистская Россия замкнулась в своей скорлупе, льстя себя перспективой «социализма в одной стране» [22] .

Отныне революционную миссию Коминтерна на словах и на деле следовало подчинять внешнеполитической стратегии Советского государства. Правда, сам И.В. Сталин, думается, вплоть до 1931 года не был до конца уверен в правильности выбранной линии и периодически пытался не без помощи Коминтерна нагнетать напряженность в той или иной стране, прощупывая ее готовность стать новым очагом мировой революции. Не случайно выходивший в отставку с поста наркома иностранных дел Георгий Васильевич Чичерин в подготовленной для своего преемника записке сетовал, что его выступления на заседаниях политбюро ЦК ВКП(б) по вопросам западной политики постоянно отвергались как «нереволюционные» [23] .

Зато теория «социализма в одной стране» сразу же стала использоваться для борьбы с оппозиционной фракцией Льва Троцкого. Впервые оппозиция заявила о себе 8 октября 1923 года, когда Л. Троцкий в письме членам Центрального комитета РКП(б) подверг резкой критике бюрократизацию партаппарата и отсутствие четких ориентиров в экономической политике. Примечательно, что демарш был предпринят четыре дня спустя после того, как политбюро, несмотря на просьбу Генриха Брандлера, отказалось отправить Л. Троцкого в Германию «делать революцию» [24] , и не исключено, что он был задуман как своеобразный способ давления с целью пересмотреть принятое решение. Но события развивались слишком быстро.

Большинство партруководства, сплотившись вокруг И. Сталина, Г. Зиновьева и Л. Каменева, согласилось развернуть дискуссию по проблемам внутрипартийной жизни, вскоре трансформировав ее в борьбу с «троцкизмом». Письма и статьи Л. Троцкого были представлены как атака против умирающего В. Ленина и его детища — победоносной партии большевиков. Оппозиционеров и сочувствующих им стали методично снимать с руководящих постов как внутри страны, так и в Коминтерне. Осенью 1924 года, когда Л.Д. Троцкий публикацией предисловия к III тому своего собрания сочинений спровоцировал новую вспышку фракционной борьбы, вспомнили о его теории «перманентной революции», которую тот сформулировал еще в 1906 году. Противопоставленная идее «социализма в одной стране», она была заклеймена И. В. Сталиным как «меньшевистская» и «капитулянтская». Выводы подтверждались обильным количеством цитат из ленинского наследия. «По Ленину, — писал И. В. Сталин, — революция черпает свои силы прежде всего среди рабочих и крестьян самой России. У Троцкого же получается, что необходимые силы можно черпать лишь «на арене мировой революции пролетариата».

А как быть, если международной революции суждено прийти с опозданием? Есть ли какой-либо просвет для нашей революции? Троцкий не дает никакого просвета, ибо «противоречия в положении рабочего правительства… смогут найти свое разрешение только… на арене мировой революции пролетариата». По этому плану для нашей революции остается лишь одна перспектива: прозябать в своих собственных противоречиях и гнить на корню в ожидании мировой революции» [25] .

Сила И. В. Сталина состояла в том, что он выражал подспудное мнение значительного, все увеличивающегося слоя партийцев. Именно о них еще в январе 1921 года с тревогой писал венгерский коммунист Евгений Варга: «…Существует опасность, что Россия перестанет быть двигателем международной революции. Ибо нельзя умолчать о следующем: в России есть коммунисты, у которых не хватает терпения ждать европейской революции и которые хотят взять курс на окончательную изоляцию России. Это означает заключение мира с империалистами, регулярный товарообмен с капиталистическими странами и организацию всякого рода концессий… Это течение, которое стремится к тому, чтобы пролетарское государство Россия и его пролетарское хозяйство стабилизировались внутри капиталистического мира, сегодня еще слабо и незначительно. Однако оно может стать сильным, если пролетарская Россия останется длительное время в изоляции» [26] . Как видно, проблему надвигающегося голода Е. Варга попросту не замечал!

Осенью 1925 года правивший триумвират распался. Против И. Сталина и стоявшего за ним Н. Бухарина выступили Г. Зиновьев и Л. Каменев, возглавившие так называемую новую или ленинградскую оппозицию. Ее разгром на XIV съезде РКП(б) вынудил Г. Зиновьева подать 1 января 1926 года заявление с просьбой «если не формально, то фактически» снять его с должности Председателя Исполкома Коминтерна. Хитроумная формула должна была обеспечить отступающему Г. Зиновьеву плацдарм для будущей атаки. В самом деле, положение «свадебного генерала при Коминтерне», с одной стороны, позволяло сохранить связи с зарубежными коммунистами, с другой — предоставляло свободу критики. Но И. Сталин был кем угодно, только не простаком. Остерегаясь пока публично раздувать конфликт, он выбрал тактику «выкручивания рук». 7 января политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение о коллективном руководстве в ИККИ, а Г. Зиновьев, в свою очередь, пообещал не настраивать компартии против сталинской фракции. Все спорные вопросы следовало предварительно обсуждать на заседаниях делегации ВКП(б) в ИККИ, чтобы выходить на заседания Президиума и пленумов ИККИ с единым мнением [27] . Г. Зиновьев сохранил пост председателя, но попал под контроль своих оппонентов, составлявших большинство делегации ВКП(б).

За миролюбивыми речами скрывалась уже развернувшаяся фракционная борьба, которая из стадии подковерной в феврале переросла в открытую стадию. В апреле 1926 года сторонники Л. Троцкого и Г. Зиновьева объединились, создав общий нелегальный фракционный центр. Союз вчерашних заклятых врагов многими советскими и иностранными коммунистами был воспринят не без оснований как беспринципный, что не способствовало укреплению их позиций.

Теоретическая неопределенность и фракционные склоки в большевистских верхах объясняют многочисленные зигзаги коминтерновского курса в 1925–1927 годах. Особые контроверсии вызывали деятельность Англо-русского комитета профсоюзного единства (АРК) и китайская политика.

Отказавшись от ленинской трактовки единого фронта в Европе, лидеры большевиков свели его к серии маневров, нацеленных на откол социал-демократических рабочих от руководства реформистских партий. Изъятый из собственно политической сферы, единый фронт стал пропагандироваться на производстве, в борьбе против войны, дороговизны и безработицы, то есть там, где можно было обойтись без прямых переговоров с «социал-фашистскими» вождями. В частности, V пленум ИККИ указал, что отныне необходимо уделить «в сто раз больше внимания» профсоюзам. «Одной из важнейших составных частей учения ленинизма является его учение о работе коммунистов даже в самых реакционных профсоюзах», — отмечалось в «Тезисах о большевизации партий Коминтерна».