Чарли не знал, чем я занимался после увольнения в запас, и не спрашивал об этом. Он знал, если я захочу, чтобы он об этом узнал, я сам ему расскажу.

— Что-то вроде того.

Он оглянулся на лошадь, одиноко стоявшую в углу загона.

— Ты знал, что я был в отряде, когда мой сын находился в пешем патруле в Дери?

Я кивнул. У нескольких наших ребят в одно и то же время сыновья служили в армии за границей.

Он самокритично улыбнулся.

— Я обманывал себя, внушая себе, что смерть каждого солдата ИРА, которого мы убивали, означала, что в мире становилось меньше на одного человека, который мог стрелять в моего сына. Мне казалось, что я так охраняю его. Но мы ведь не работали на пределе сил. Мы только пытались уничтожать документы, которые могли, как считали Тэтчер и Мэйджор, сдержать мирный процесс, — Чарли сощурился, — а вообще-то мы защищали Адамса и МакГиннеса, чтобы те могли вести секретные переговоры с нашими правительствами, которые «не вели никаких переговоров с террористами». Некоторые из них были хорошими ребятами, некоторые — плохими, но я никогда не задумывался об этом раньше.

Я пожал плечами. Никто никогда официально этого не признавал, но все мы знали, что тогда происходило. Исключить тех, кто противился прогрессу, и надеяться на то, что все остальные выстроятся в строй за нашими парнями, Адамсом и МакГиннесом.

— Возможно, это и сработало. Мы добились чего-то, похожего на мир.

— Неважно. Единственное, что имело значение, это то, что, пока я был весь в работе, я мог не сидеть и не волноваться о Стивене.

Он смотрел на лошадь, затерявшись на мгновение в собственном мирке.

— Я потом… после того, как он погиб… мне было все равно, как это произошло, до того момента, пока мне было чем заняться.

Я поднял банку с пивом.

— Должно быть, было жутко больно, дружище! — я запнулся. — Я и сам побывал в похожей ситуации… — Я снова замолчал, так как не знал, что сказать. В любом случае, Чарли одарил меня тем слегка вызывающим взглядом, который может быть у человека, потерявшего кого-то из близких, которому говорят: «Я знаю, что ты сейчас чувствуешь», а на самом деле ни черта не знают. Я пожал плечами. — Она не была моей дочерью, но мне было так больно, словно она была моим ребенком. Если бы мне было еще немного больнее, я бы не пережил.

Чарли заерзал на стуле.

— Кем она тебе приходилась? Приемной дочерью?

— Она была дочерью Кена Брауна — он служил в восьмом батальоне. Помнишь такого?

Чарли попытался вспомнить, но ему это не удалось.

— Они с Маршей сделали меня опекуном.

— Ах да, я вспомнил, я слышал об этом. Черт, а я и не знал, что это тебя назначили опекуном, — он запнулся. — Так что с ней случилось?

— Ее убили два года назад в Лондоне. — Я уставился вниз на банку. — Ей было всего пятнадцать. Я отвез ее домой, в Штаты, и там похоронил, после чего похоронил и себя, как ты.

Чарли медленно кивнул:

— Иногда ты просыпаешься и думаешь, какого хрена происходит…

— Что-то вроде того. Я всегда делал вид, что мне наплевать на это, но на самом деле, знаешь ли, я любил ее. После ее смерти я пил как ненормальный. Последнее, что я помню после этого, — я сидел за рулем комби с длинными волосами на голове и кучей этих штук на запястье, — я потряс браслетами дружбы.

Чарли улыбнулся.

— Я думаю, каждый справляется с этим так, как может. Знаешь, что Джули подарила мне на Рождество? Тапочки. Чертовы тапочки! С тех пор как погиб Стивен, они хотят жить именно так. Им хочется жить в мыльном пузыре. Все тихо и мирно, и счастливое лицо Стивена на фотографии. Вот что такое эта жизнь. Это собственный изолированный экоклимат Хэйзл, как долбаный проект Эдема для счастливой жизни.

Он сделал еще один большой глоток пива и посмотрел мне прямо в глаза:

— Приехав сюда, я совершил огромнейшую ошибку в своей жизни, дружище. У меня слишком много свободного времени. Люди смотрят на меня и думают, что у меня здесь райский уголок, и это сводит меня с ума. Пока ты работаешь, пока ты движешься вперед, не остается времени думать. А сейчас я большую часть дня думаю о нем. Это то же самое чувство, которое у меня было в Ирландии: что я должен был быть там, должен был присматривать за ним. Я понимаю, что ничего не мог сделать, но легче от этого не становится, понимаешь?

Он кивнул, указывая на загон для лошадей, и печально улыбнулся.

— Видишь того гнедого мерина в углу? Он когда-то был резвым. В молодости он покрывал трех-четырех кобыл в день, а остаток дня проводил, пытаясь выбить ворота конюшни. Но в последнее время ему не часто приходится использовать свое мужское достоинство. Он слишком истощен. Единственная разница между ним и мной состоит в том, что я не ем целый день траву и не сру, вместо этого я подрезаю эвкалипты и наблюдаю за закатами. Знаешь, единственное, чем я мог бы ему помочь, это приставить к его башке ружье и избавить от страданий.

Чарли стиснул зубы.

Я рискнул улыбнуться.

— Или купить ему тапочки, дружище.

— Точно, или купить ему тапочки. Но некоторые люди сами делают это. Такие ребята, как Энтони. Я раньше думал, что они малодушничают, трусят, но сейчас я в этом уже не уверен. Может, они умнее нас.

Я не знал, куда он клонит, и даже не успел его спросить об этом. Джули распахнула дверь и выскочила из дома, держа двоих младших детей за руки. У нее было испуганное выражение лица, что совершенно не соответствовало ее взвешенному тону: