Чего ж он опять взъерепенился?

Но когда джентльмен, прижимая охапку своих вещей к груди, показал на свои голые ноги и ступни, всем и без английского языка стало понятно: волна слизнула его штаны и ботинки.

Мальчуганы бросились за раскрытую дверь сарая, их душил смех, но нельзя же прямо в глаза человеку смеяться, когда его постигло такое несчастье.

Взрослые губы кусали. А англичанин в отчаянии показывал рукой на далекий курорт, назвал имя своей гостиницы — «Кон-ти-нен-таль», показал опять на свои голенастые ноги и на лодку.

Еще бы, еще бы! И словаря не надо. Как он теперь в свой первоклассный отель босиком, без штанов вернется…

Плотный низкорослый рыбак подумал, пошел в сарай и вынес оттуда пострадавшему джентльмену свои измазанные дегтем рабочие брюки из выцветшего синего брезента. Вот, пока что. Других, мол, нет. Портной в Париже шьет… Англичанин только головой покрутил.

Когда он наконец оделся на камнях и встал во весь рост, мальчики, смотревшие на даровое представление в щелку дверей, от восторга затопали ногами.

На голове — новая морская, синяя с белым верхом фуражка с шитым золотым якорем; на плечах щегольской яхт-клубский синий пиджак с черным галстуком. Лучше и быть не может. А на ногах… Короткие, доходящие до икр, покоробленные дудки, испещренные квадратными заплатами, словно политическая карта Северо-Американских Штатов… И босые, огромные ступни с оттопыренным большим пальцем, совсем такие, как у одного из братьев Фрателлини в цирке…

Взрослые отвернулись. Англичанин осмотрел себя, поморщился и… плюнул. А добродушный рыбак вынес ему пару брезентовых грязных туфель со стоптанными задками и похлопал одну о другую: прошу!

Но огромные ступни не пожелали влезать в убогую обувь. Ни за что. И только колоссальные, блестевшие, как копыта, сабо подошли.

— Пингвин! — пискнул за дверью Мишка.

Игорь беззвучно затрясся всем туловищем, но, к счастью, Мишка успел предусмотрительно зажать ему рот куском промасленной пакли.

Англичанин поднял одну ногу, осмотрел. Поднял другую… У него был такой вид, точно в него насильно влили пол-литра рыбьего жира.

Дядя Вася решил, что пора этот узел как-нибудь распутать. Привел в порядок мозги, перевел все слова в жесты и, как семафор, задергал руками.

— Там ваш отель, «Континенталь». Здесь — мы. У нас виноградный юбилей — гип-гип-ура… Вон наша крыша. Айда к нам. Закусить… Выпить… Зубровка, русский виски! Аромат — шик! Штаны — тьфу. Солнце садится. Здесь можно поймать лихорадку (он даже лихорадку изобразил). Лодку — моторный бот — чах-тах-тах — потом привезет. Айда к нам!..

Англичанин, внимательно следивший за руками, губами и носом дяди Васи, понял, улыбнулся (что же ему оставалось делать) и, благодарно потянув его за рукав, тронулся к ферме.

Сабо с тихим свистом щелкали по песку, цеплялись друг за дружку, сваливались… Широкие и куцые брезентовые пьедесталы приходилось через два шага в третий подталкивать пятерней кверху…

Мальчуганы шли за взрослыми и отчаянно щипали друг друга: другого исхода не было. Ведь он гость, ведь только фыркни — сам со стыда сгоришь!

Англичанин оказался не чванный. Потряс, словно ручку насоса, руку тети Даши, показал на свои ноги, извинился и уселся на ящик из-под чернослива, точно это было привычное отельное кресло. Остатки пельменей съел в одну минуту, мальчики подсчитали: двадцать четыре штуки ему досталось. Опрокинул в рот стаканчик зубровки, удивленно вытаращил глаза, пополоскал зубы и проглотил:

— Бон? — спросил фермер, подливая в стаканчик новую порцию.

Англичанин только по боковому карману себя хлопнул: у каждого своя манера проявлять свои чувства.

И опять начали сначала — вино и перцовка, «чок-чок», «ваше здоровье», вино и зубровка… Пить ведь и с глухонемым можно.

Английские ноги в коробящихся брезентовых штанах и в сабо бодро растопырились по бокам ящика. Снова завели «Дубинушку», и все, даже англичанин, стали подпевать. Шаляпин бы граммофон разбил, если бы услышал.

А мальчики сбоку посматривали на заплаты вдоль измазанных смолой брезентовых штанов, на весело прищелкивающие не в лад песне сабо и вдруг, срываясь с места, убегали за угол дома. Прятали в зеленых макаронах глициний лица и хохотали так, что все осы разлетались прочь.

Дядя Вася, пронося мимо клокотавший самовар, только цыкнул на них: «Услышит!»

Проскользнувшие из-за загородки куры бродили вокруг фермерских ног, суетливо подхватывая вкусные крошки. Наглый петух вскочил было на стол, воспользовался случаем — люди пьют — чего ж тут стесняться. Но его хлопнули ложкой по спине, и он с негодующим бормотаньем побежал в можжевельник, а за ним весь его взбудораженный гарем. Хризантема только зубами вслед щелкнула: «Здесь мое место, мои колбасные шкурки… ряв!..»