Когда он узнал, что избран членом Центральной ревизионной комиссии ЦК КПСС, он был обрадован. Но опять же не столько за себя, сколько потому, что это высокое доверие давало ему возможность многое сделать и многим помочь. Он так и сказал: «Я смогу теперь многим помочь». И он неустанно помогал. Он продвигал в печать книги, защищал молодых, отстаивал интересы литературы. Сколько мне ни приходилось быть с ним вместе на разных собраниях, он всё время кого-то уговаривал, с кем-то договаривался, кому-то объяснял что-то важное.

Вероятно, это было для него необходимостью, жизненной необходимостью — помогать, выручать, поддерживать, вытягивать, защищать. В этом была ещё одна черта, без которой образ Константина Михайловича Симонова был бы неполным. Такие люди для меня являются как бы островами верной земли, где можно перевести дыхание, набраться сил перед следующим плаваньем по бурному морю жизни. Ну а если потерпишь кораблекрушение, то такие острова примут тебя, спасут, дадут возможность жить. Вот таким верным, надёжным островом был Константин Симонов — один из тех настоящих людей в самом бескомпромиссном смысле этого понятия, с которыми мне пришлось встречаться. За это я благодарен судьбе.

Война была его главной темой. Это не только книги и стихи. Это и известные телевизионные передачи, посвящённые солдату. Это и фильмы. И как-то получилось так, что разговор о попытке сделать фильм о Георгии Константиновиче Жукове возник почти сразу же, как только мы познакомились с Константином Михайловичем на телепередаче о Твардовском.

Вначале Симонов не предполагал писать сам сценарий, он соглашался быть только консультантом, что ли. Но, вероятно, эта мысль его захватывала всё больше. Он пригласил к себе и дал прочесть записи о Г. К. Жукове, сделанные во время войны и после. Константин Михайлович как-то в разговоре сказал: «О Жукове надо сделать не один, а три фильма. Представьте себе трилогию об этом человеке. Первый фильм «Халхин-Гол» — начало Г. К. Жукова. Впервые услышали о нём. Второй фильм «Московская битва» — один из самых драматичнейших периодов Великой Отечественной войны. Третий фильм — «Берлин». Капитуляция. Жуков от имени народа диктует поверженной Германии условия капитуляции. Представитель нации».

Эта тема им всё больше и больше овладевала. И когда по разным обстоятельствам, не имеющим отношения ни к истории войны, ни к личности Г. Жукова, ни к большому смыслу возможных фильмов, эти планы были на корню отвергнуты, Константин Михайлович сразу предложил телевидению сделать документальный фильм о Жукове. Но, к сожалению, и этим планам Константина Михайловича не суждено было осуществиться.

Это было бы правдиво, потому что писал бы об этом тоже солдат, который до конца своих дней не выходил из окопа и не бросал оружие. В буквальном смысле до последнего дыхания, не зная устали и отдыха, всю свою прекрасно и честно прожитую жизнь отдал он борьбе за справедливое, живое, новое и искреннее.

Это была счастливая жизнь. Нужная людям, нужная делу, нужная времени.

Окружающая жизнь, люди, условия, принятые правила и всё, что окружает человека, конечно же, на него воздействует и формирует его как личность. Это банальная истина. Но почему те же самые условия превращают одного в кашу и жижу, готовую принять любую форму и потечь в любом направлении, а другой остаётся самим собой, хотя, конечно, и он не может не принимать во внимание жизнь, его окружающую? Более естественного, что ли, человека, чем Виктор Петрович Астафьев, я не знаю.

Все мы в той или иной форме что-то играем, изображаем, хоть малость самую, да актёрствуем. Так уж, верно, устроен человек.

А вот у Астафьева есть какая-то странная детскость в восприятии сидящего перед ним собеседника и совершенно свободная и раскрепощённая манера говорить, никакой недосказанности или скрытности, наоборот, редкая открытость. И, что важно, это у одного из самых бесстрашных писателей, видящих жизнь такой, какая она сегодня есть. Может быть, в этом и кроется один из секретов его писательского таланта?

Смотря вот так открыто и непредвзято, он видит в жизни и красоту, и свет, и ужас, и тьму. Потому-то, наверное, так объемна его проза, такая она ясная и простая, как будто это ты сам всё видишь и чувствуешь, как будто не писатель тебе рассказал эту историю, а ты её сам знал, да забыл, а Астафьев её тебе только напомнил.

Такая «телесная», что ли, проза, такой родной и дорогой тебе язык, такие знакомые до боли люди. Как же всё просто, так всё понятно, так всё видно и так явственно слышен стук сердец 382 всех тех, кто живёт в его книгах.

В. П. Астафьев — кудесник соучастия. Ты уж не читатель, а житель этой деревни и сидишь за одним столом с разными, но такими ощутимыми людьми.

Наверное, так видеть мир можно только в том случае, если смотришь на него и влюблённо и честно. Когда мне приходится встречаться с Виктором Петровичем, что, к сожалению, бывает очень редко, я всегда чувствую какую-то лёгкость во время разговора с ним. Свободно, естественно, искренно, честно и ненавязчиво говорят с тобой. И не надо тебе казаться ни умнее, ни смелее.