Есть вторая линия, второй этап. Это уже послевоенное время. Я не историк искусства, конечно, и не претендую здесь на научную теорию — это моя собственная классификация, для себя. Так вот, эта вторая линия связана с заметным увеличением количества пьес с ролью Ленина, расширением круга авторов, пишущих такие пьесы. Это пятидесятые годы.

Здесь тоже были свои достижения, но проявилась одна тенденция, которая мне не кажется плодотворной и перспективной. Образ начал дробиться, искусственно осовременивался в ряде пьес, спектаклей и кинофильмов. Авторы приспосабливали образ Владимира Ильича к текущим нуждам современности, к различным ситуациям и лозунгам в нашей сложной и бурной деятельности, в нашей экономике, например, во взгляде на некоторые нравственные проблемы и так далее.

Образ Ленина приспосабливали к решению мелких тактических задач. Страдали цельность, масштаб личности и в то же время её достоверность. Мне не по душе эта тенденция.

И есть третья линия. Она возникла в последние годы. Её сущность — опора на документализм. Эта линия родилась, видимо, из учёта огромной тяги к документальному искусству, к документальной литературе, к хронике в кинематографе, к публикации документов и мемуаров времён революции, Отечественной войны, из учёта выросшего исторического сознания зрителя, читателя.

Авторы в кино и театре, которые представляют эту третью линию, ввели в свои произведения новые, неизвестные или малоизвестные факты жизни и борьбы Ленина, они ввели его соратников, помощников, людей его окружения, причём уже не в качестве вспомогательного фона или человеческого материала, на который лишь проецировалась мысль Ленина, а это были истинные его друзья, деятельные, сильные, богатые человеческие натуры. Это потребовало большего усложнения текста роли Ленина. Содержание её теперь в большей степени, нежели раньше, впрямую опирается на тексты работ и выступлений Владимира Ильича, причём не только общеизвестные, но и на такие, которые требуют от зрителя определённой подготовки, знаний, кругозора. Это дало возможность исполнителям (что меня, как актёра, очень привлекало) сосредоточить своё внимание на внутренней жизни Ленина, на его мышлении.

Но, встретившись с ленинским образом как актёр, я твёрже убедился в мысли, которая пришла ко мне значительно раньше: Ленина нельзя сыграть. Можно художественными средствами показать какую-то грань его огромной деятельности, какую-то часть его характера. В силах актёра лишь донести до зрителей своё представление о Ленине, своё понимание его.

Ведь даже те, кому приходилось встречаться с Владимиром Ильичем, рассказывают о нём со своих позиций, то есть не о Ленине, каким он был, а о своём впечатлении, о том, каким они увидели его в определённый, конкретный момент жизни.

Вот, например, мы привыкли к тому, что, возвратившись после эмиграции в Петроград, Владимир Ильич был в кепке, тогда как исторически достоверно: Ленин был в шляпе-«котелке». Или в период пребывания в Разливе, а затем в ночь Октября мы изображаем Ленина с усами и бородкой, хотя известно, что он, скрываясь от преследований агентов Временного правительства в облике рабочего Сестрорецкого завода Константина Петровича Иванова, был побрит и загримирован. Ничего дурного, на мой взгляд, в таком показе нет: нашему ощущению ближе тот портрет, который стал известен широко после победы Советской власти.

Потому-то даже и очевидцы события порой утверждают, что на броневике в феврале 1917 года они видели Ленина с кепкой в руках…

Мне кажется, что в искусстве тем более не следует гнаться за протокольной точностью ленинского облика. Но, с другой стороны, можно ли дофантазировать что-то вокруг Ленина, писать эпизоды, которых не было? Это крен в другую сторону, и крен ненужный. Домысливать за гения с точки зрения драматурга, режиссёра или актёра — это значит опускать образ Ленина до своих представлений о мире и людях, о сложнейших исторических процессах.

Не оттого ли возникали многочисленные сцены из «личной» жизни Владимира Ильича в наших фильмах и спектаклях, в нашей беллетристике, что непременно хотелось доказать самоочевидную истину: Ленин был человеком удивительно простым и непритязательным. И вот уже незаметно для себя мы начали умиляться этой простоте. И вот уж незаметно простые и естественные человеческие качества стали подаваться как черты особые, и появилась угроза как бы пойти навстречу мещанскому любопытству: ах, Ленин охотится!., ах, он пьёт чай!.. Совсем как мы!..

Вот, например, один из интересных исполнителей — Владимир Иванович Честноков — писал в своих воспоминаниях «Как я работал над образом Ленина» о сцене «кипячения молока» в спектакле «Грозовой год»: «…я до сих пор не могу представить себе линию логического жизненного поведения Ленина в данной ситуации. Есть в этой сцене фальшь, и, если уж говорить начистоту, не «оживление», а чистая развлекательность. Какие-то не от мира сего люди собрались около кастрюльки с молоком! Ленин, живший в ссылке, Горький, побывавший «в людях», и пожилой питерский рабочий Коробов. Надо обладать поистине немалой фантазией, чтобы поверить, что ни один из троих не знает, как кипятить молоко. Это же неправда. Но, предположим, мы заставили себя поверить в эту неправду. Тогда возникает другой вопрос: зачем нужна такая сцена, какое содержание несёт она в себе, что мы должны в ней играть? Ответить на этот вопрос невозможно…»