Шрифт:
Молодец, держи ассигнацию.
И давай-ка выйдем… в холл, на воздух.
– Э-э-э… так кого поминать велите-с?
– Символ. Эпоху.
– Ну что ж, ваша светлость… символ так символ. Царствие ему небесное, новопреставленному! А я, с позволения-с, из горлышка… тут глоточек всего-то…
Водка оказалась совершенно безвкусной.
Вода, не водка.
– А заедок-то и нет, почитай! – огорчился швейцар, опасливо косясь на лестницу: не приведи Бог, увидит кто из институтского совета!.. ф-фух, тишина… – Колбаску я схарчил уже; да и с чесночком она, колбаска, не про дамские вытребеньки! простите старика, ваша светлость!.. ситничек есть, корочка…
На лестнице звякнули подковки сапог.
– Эльза Вильгельмовна! разрешите обратиться!
Пашка Аньянич, лихой портупей-вахмистр, вытянулся во фрунт. Вороная прядь упала на лоб, глядит прямо, чуть насмешливо… это у него скоро пройдет.
Навсегда.
Вы никогда не заглядывали в глаза облав-юнкера, без пяти минут офицера? В глаза Пашки Аньянича? Ну что ж, попробуйте:
…статуя.
Почти готова. Звонкие, короткие удары молотка по резцу. Летит каменная крошка, запорашивает глаза. Проморгайтесь – и вот: из куска гранита уже проступил гордый разворот плеч, торс, закованный в ребристую кирасу. Человек словно вырастает из скалы, сбрасывая с себя лишнее, но по-прежнему оставаясь камнем. Одна беда: лицо… Не вяжется это молодое, мечтательное лицо с фигурой Каменного Гостя. Рука у скульптора дрогнула, что ли?
Близится резец: выше, выше…
За спиной Аньянича прятались две институтки: совсем юные, свежие… глазенки-то лампадами горят!
– Что вам, Пашенька?
Едва не ляпнула:
"Водки? так мы со швейцаром допили…"
– Не соблаговолите ли записать за мной вторую кадриль?
Насмешничает?
Вряд ли.
– Пашенька, милый! мало ли вам девочек?! Они на ваш мундир, на лазурь «Варварскую», как бабочки на огонь – только поманите!
– Эльза Вильгельмовна! Я обещал показать сим девицам, как истинная кадриль танцеваться должна! Без вашего согласия! умоляю!
– Стара я, Пашенька, кадрили вытанцовывать!.. ты уж сам…
Молчит.
Ждет.
– Пашенька!.. ну хорошо, хорошо, идите в залу, я скоро…
– Если позволите, Эльза Вильгельмовна, я обожду здесь.
– Милый вы мой мальчик! знаете, я должна вам…
Стены пошли вприсядку; потолок холла накренился, завертелся безумным волчком. Что с тобой, Княгиня?! – еле удержавшись на ногах, ты ухватилась за перила. "О розы алые! в хрустальных гранях вазы!.." – закричал кто-то в самое ухо; оглушил, испугал.
Опьянела?!
И только в следующую секунду поняла: случилось.
Феденька в Закон выходит.
На собственном опыте ты знала: канун выхода в Закон оба – и крестный, и крестник – чувствуют примерно за сутки. Чтобы было время укрыться от назойливых глаз, лечь на дно; уединиться. Сейчас же творилась околесица: тебе не дали времени! совсем! снег на голову! Еще минута, может быть, две, и ты рухнешь на мраморный пол, раскинешься бесчувственным манекеном – они вызовут врача, станут мельтешить, спасать, подсовывать флаконы с нюхательными солями…
Боже!
Если б еще знать: как ты выглядишь со стороны, когда Закон призывает тебя к себе?
Как?!
– Эльза Вильгельмовна? Вам плохо?
– Ничего… ничего, Пашенька! девочки!.. вы идите, я сейчас…
Он кинулся вниз; подхватил сильными руками, не дал упасть.
– Я позову кого-нибудь?! Зиночка, Варя! скажите начальнице…
– Не надо. Мне хорошо.
Ты врала.
Тебе было плохо; хуже, чем секунду назад.
Потому что все прошло: потолок, стены, круговерть выхода в Закон. Ты вполне могла идти плясать вторую кадриль, Княгиня, кокетничать с молоденьким Аньяничем, являть Зиночке и Варе пример неувядающей молодости, пить хоть второй стакан водки, буде швейцар расстарается сбегать в лавку…
Чудо захлестывалось петлей на шее.
Тебе снилось повешенье, Княгиня?! – сон в руку, в ладонь, в кулак, крышка люка проваливается вниз, слитный вой толпы оглушает ("А-а-ахххх!.. а-а-а…"), и ты летишь, летишь, летишь в бездну с обрывком веревки на шее – смешной, страшный, безнадежный флаг бывшей жизни.
…где-то…
…где-то там…
…где-то там, в месте, название которому еще не придумано на языках человеческих, выходил в Закон леший-Федька – а ты, Дама Бубен, фея-крестная, находилась здесь, на этом дурацком балу, в здравом уме и трезвой (ну, лишь слегка подвыпившей) памяти.
Дура! дура! дура!.. дуракам Закон не писан.
– Пашенька… да идите же наверх!
Он подчинился.
Двинулся вслед за институками по ступеням, оглядываясь через плечо; лицо облав-юнкера, всегда малоподвижное, на этот раз дергал нервный тик: левое веко трепетало не в такт, отчего казалось, что Пашка шутовски подмигивает. Удивительно для будущего офицера Е. И. В. особого облавного корпуса «Варвар», но сейчас тебе было не до удивлений.
Ты готовила финт.