Шрифт:
— О том, что произошло сегодня на занятиях по рукопашному бою, — невозмутимо уточнил Лехов.
— Это бы… — Глеб откашлялся и сглотнул. — Это был несчастный случай.
— Не тебе решать, что есть несчастный случай, а что — преднамеренное убийство.
— Почему ты не отреагировал на приказ, курсант? — включился в разговор Крайчек.
— Я не слышал, господин воспитатель. Я старался быстрее закончить…
— Вы с Кажубеем недолюбливали друг друга? — перебил его Лехов.
— Да. Мы не были друзьями.
— Я тебя не об этом спрашиваю. Или ты мечтаешь забить до смерти любого, кто не является твоим другом?
— Никак нет.
— Кажубей был тебе неприятен?
— Так точно. Неприятен.
— Почему?
— Он позволял себе неприемлемые высказывания в отношении меня и моего друга.
Архангел вопросительно взглянул на Крайчека.
— Преклов, — пояснил тот. — Они с первого года приятели.
— Ты вступился за товарища? — продолжил Лехов. — Из-за этого и произошла ссора?
— Так точно.
— И вся твоя неприязнь к Кажубею только в этом кроется?
— Да. Неприязнь… — Глеб взглянул Архангелу в глаза и почувствовал, что тот его действительно слушает. Не с целью формально пропустить мимо ушей и покарать, а с желанием разобраться. — Неприязнь кроется в этом. И ещё…
— Продолжай.
— Курсант Волкова. Наталья Волкова. Она учится в нашей группе.
Репина, стоящая вполоборота к окну, чуть повернула голову, и на нетронутой шрамами половине лица заиграла лёгкая улыбка.
— Она тебе нравится? — спросил Лехов. — Эта Наталья Волкова.
— Да, — кивнул Глеб.
— А Кажубей тут причём?
— Ему она тоже нравится… нравилась.
— Тебя это злило?
— Да.
— Почему?
На этот вопрос Глеб и сам не знал ответа. Действительно — почему? Вот если бы Кажубей терпеть не мог Волкову, если бы всячески доставал её, как Преклова, к примеру, тогда всё было бы понятно. Но нет. Волкову он не трогал. Как раз наоборот, частенько отзывался о ней весьма лестно. Особенно о внешних данных. Что было объяснимо. Глеб думал так же. Но по какой-то причине совпадение мнений не сближало его с Кажубеем, а разжигало ненависть. Странную, бессмысленную.
— Не могу объяснить. Я просто не хотел, чтобы Волкова и Кажубей…
— Глен, твою же мать, — скривился Крайчек.
— Так я и думал, — продолжил Лехов, говоря скорее с собой, нежели с присутствующими. — Видимо, новые инъекции действую сильнее прежних. Особенно в период созревания. Нужно изменить дозировку семнадцать-бэта-эфиров, — он ещё немного помолчал и взглянул на Крайчека. — У меня больше нет вопросов к курсанту.
— Свободен.
— Слушаюсь, господин воспитатель.
Глеб вышел за дверь и почувствовал, как по спине бегут холодные капли, смачивая форменную рубашку, прилипшую к пояснице.
«Неужели это всё? Меня не отчислят? И никакого наказания? Просто „свободен“?»
Он шагал по коридору, не веря в случившееся. Должен быть подвох. Скорее всего, у крыльца ждёт конвой. Пара штурмовиков с кандалами. Они закуют его, посадят в машину, и никто никогда не услышит больше о Глебе Глене. Всего лишь очередная потеря обучаемой единицы. Неизбежный отсев.
Но у крыльца никто не ждал. И возле казармы было пусто.
— Глеб! — Толян подскочил, будто ужаленный, и рванул навстречу появившемуся в дверях товарищу. — Ну что?! Ты как?! Наряды дали? Не переживай, я помогу. Я после обеда буду. Попрошу господина Крайчека…
— Всё нормально, Толь.
— Конечно, всё нормально! Главное, что не отчислили. Остальное — ерунда.
— Нет остального. Меня даже не пожурили. Будто и не случилось ничего.
— Как это?
— Вот так. Всё в норме, Толян. Всё в норме.
Глава 4
Группа 14-16Е, в составе пятнадцати курсантов, стояла на плацу под моросящим дождём. Влага крошечными каплями оседала на плотной форменной ткани и неподвижных, полных спокойной уверенности лицах. Лишь облачка пара в холодном утреннем воздухе отличали строй от каменных изваяний.
Напротив, сцепленная стальным тросом, пропущенным сквозь кольца металлических поясов, выстроилась другая группа, только что выведенная четвёркой штурмовиков из кузова армейского грузовика. Двадцать шесть дрожащих, испуганно озирающихся человек в лохмотьях защитного цвета. Руки за спиной. Чёрные, давно не стриженые волосы падают на будто прищуренные глаза. Кожа широких скуластых лиц отдаёт желтизною. Тщедушные, почти детские тела, не дотягивающие и до семидесяти килограммов, сотрясает нервный озноб. От них пахнет грязью. Грязью и страхом.