Дверь в комнату отворилась.

Пожалуй, впервые идея «Да будет свет!» вызвала столько безмолвных проклятий. Скорчась в углу, прижавшись к решетке, которая вдруг стала горячей адской сковороды, Петер не видел ничего, кроме огонька свечи. Огонек плыл в комнату из коридора гостиницы, на миг задержавшись в дверном проеме. Поверх слепящего язычка качнулось бледное марево, обретая черты. Лицо Андреа Сфорца сейчас походило на карнавальную маску-баула: белый лик из фарфора, белый, неестественно длинный нос, белые зубы. Сравнение нарушала лишь черная линия усов. Комната вокруг целителя впитывала жалкий свет, чтобы наполниться тенями. Немо распевая «Санта-Лючию», тени следили за постояльцем едва ли не пристальней, чем Сьлядек с балкона.

Разве что тени не молили Господа о возможности удрать.

Синьор Сфорца остановился у стенного кенкета, но поджигать свечи, специально укрепленные в этом приспособлении, раздумал. Наклонился, открыл крышку дорожного сундучка. Извлек чашу в форме венчика лилии, сделанную из благородного, узорчатого серпентина и оправленную в серебро. Ножку чаши обвивал ужасный аспид, наклонив головку над распахнутым венчиком: словно намеревался излить туда яд. Достав, помимо чаши, нечто продолговатое, завернутое в чистое полотно, Андреа направился к столу и сел в кресло.

– Ромео! – позвал он. – Мой мальчик, я жду!

Юноша-безумец, прежде топтавшийся в коридоре, вошел – нет! вбежал! – в комнату. Укоризненно качнув головой, целитель встал, тщательно запер входную дверь на засов и опять вернулся к столу. Тени делали лицо сумасшедшего Ромео почти разумным, но жуток был сей искусственный разум, не в силах наполнить смыслом поведение юноши. Люди с ясным рассудком не умеют так приплясывать, дрожать в нетерпении, издавать молящие звуки; люди с ясным рассудком делают все это, но иначе, совсем по-другому…

Развернув полотно, Андреа Сфорца взял ланцет.

Прокалил лезвие над огнем свечи.

Безумец стоял без движения. Лишь слабо застонал, будто в экстазе, когда ланцет надрезал жилу на запястье. В чашу, смачивая головку аспида, потекла черная струя. Крови целитель взял немного; почти сразу он поднес руку сумасшедшего к своему рту.

Окаменев, пытаясь срастись с вензелями решетки, Петер Сьлядек умирал от страха. Перед ним был самый настоящий стрега. В Афинах такой колдун звался «стригес»; у валахов – «стригой», но везде его гнусная родословная уходила корнями в древнеримского стрикса, оборачивавшегося совой, чтобы ночами сосать кровь у невинных детей. Упыри подобного рода не знали границ и рубежей, встречаясь всюду под разными именами, но лишь тонкие духом итальянцы додумались до стреги-кровопийцы, делающего свое мерзкое дело элегантно, не без доли изящества. Добавь кошмару привлекательности, и ты получишь армию фанатиков-последователей. Некий Пико делла Мирандола из Болоньи даже написал ученый труд «Стрикс», где описывал дюжину недавних судебных процессов, имевших место в Бреции и Сондрио. К сожалению, обвиняемые пошли на казнь, так и не сознавшись в своем грехе, поэтому Мирандола всячески сетовал на лживость и запирательства колдунов.

Сквозняк качнул пламя свечи.

Рука безумца и лицо колдуна над ней вдруг сделались невероятно отчетливы, и Петер не сумел сдержать крика. Почему-то увиденное оказалось много страшнее предполагаемых клыков, впившихся в плоть. Тем более, что никаких клыков не было и в помине. Андреа Сфорца отнюдь не пил кровь из отворенной жилы.

Он зализывал ранку.

Целитель двигался быстро, как дьявол; или, если угодно, как опытный солдат. Мгновенно оказавшись на балконе, он встал над Петером и долго, в молчаливом раздумье, смотрел на незваного гостя. В молчании крылся приговор. Ланцет синьор Сфорца крутил в пальцах с крайне неприятной ловкостью.

– Ты хорошо играешь на лютне, – сказал целитель. Голос у него был не один, как у обычных людей. Складывалось впечатление, что говорят два человека: певучая, мелодичная речь внезапно прерывалась хриплым, лающим тоном. – А лазутчик из тебя никудышный.

В ответ Петер ткнул вперед кулаком с зажатой бумажкой. Дескать, я… вот… это самое… Нелепое, дурацкое оправдание: милейший синьор стрега, я не хотел подглядывать, как вы вскрываете жилы у сумасброда Ромео! Я случайно, я сейчас уйду…

Взяв у бродяги листок, целитель прочел запись. Ночь, похоже, не являлась для него помехой.

– Ты плохой лазутчик, а я скверный знаток поэзии. Идем в комнату.

Заранее прощаясь со всей кровью, текущей в его тщедушном теле, Сьлядек проследовал за колдуном. Но синьор Сфорца не торопился. Раздернув занавеси над кроватью, он знаком велел «гостю» присесть на краешек ложа. Затем взял со стола чашу. Медленно, в три глотка, выпил содержимое.

Петер зачем-то кивнул и смутился.

– Смотри, – бросил Андреа через плечо. – Подглядывал? Теперь смотри до конца.

Слово «конец» в его устах звучало однозначно.

– Лекари Генуи и Милана продали бы душу сатане за этот секрет. И, замечу, продали бы зря: у них все равно ничего бы не получилось. У завистливых лекарей нет острова, который всегда с тобой…

Слушая эту абракадабру, бродяга глядел, как синьор Сфорца вскрывает свою собственную жилу на левой руке. Цедит кровь в чашу. Зализывает ранку, отчего кровь быстро свертывается и перестает течь. Безумный Ромео стонал рядом, захлебываясь от вожделения. Вскоре Андреа передал чашу подопечному. Безумец не был столь аккуратен, как целитель: он проглотил свежую кровь залпом и даже попытался вылизать чашу изнутри. Буквально сразу Ромео потерял к происходящему интерес, упал на маленькую лежанку возле двери и заснул мертвым сном.