Шрифт:
…С осени 1942 года поэма Твардовского, ставшая несомненно главным поэтическим сочинением о войне, будет печататься в газете «Красноармейская правда» всю войну, порою несколько раз в месяц, вплоть до июня 1945 года. Солдаты рвали газету из рук, ожидая новых строк про любимого героя.
И ни разу не будет упомянуто в этой поэме имя Верховного главнокомандующего, не сходившее со страниц газет. Имя того, кто оставил жестко и жестоко руководимую им страну незащищенной перед нашествием, допустил оккупацию огромной ее части.
У Твардовского воюет, несет все тяготы войны, отвоевывает свою страну народ.
…Правда правдой, ложью ложь.Отступали мы до срока,Отступали мы далеко,Но всегда твердили:– Врешь!……………………………………Не зарвемся, так прорвемся,Будем живы – не помрем.Срок придет – назад вернемся,Что отдали – все вернем.Трижды возглашает автор в разных местах поэмы:
«– Взвод! За Родину! Вперед!»
И ни разу – «За Сталина!»
Это был прямой вызов: «…Официальный и абсолютно непреложный идеологический канон был начисто устранен из поэмы!» – написал недавно известный историк Е. Плимак. И добавил: «За два года пребывания на передовой я вообще не слышал <…> каких-либо разговоров о Сталине. <…> И в атаку бойцов поднимало не имя Сталина, а классический русский мат».
Твардовский и здесь не мог отступить от правды, не подтвердить —
…Что в бою – на то он бой– Лишних слов не надо;Что вступают там в праваИ бывают кстатиБольше прочих те слова,Что не для печати……Уже в «Теркине» – то есть в «сталинское» время – началась та словесная работа, которую Твардовский повел первым. Это было пародирование советских слов.
…Я ж, как более идейный,Был там как бы политрук.Я одну политбеседуПовторял:– Не унывай.Так как советский язык политбесед идейных политруков был в те годы у любого читателя на слуху – на фоне живых речений Теркина очевидной становилась его мертвечина.
Можно смело сказать, что под пером поэта оживал, приобретал права, легализовывался загнанный в угол сугубо частной жизни живой русский язык.
Твардовский, как мог, подбадривал своим стихом отвоевывающих свою землю солдат. Когда же они освободили свою и вступили на землю чужую, когда замаячил конец страшной войны – он счел возможным заговорить в полный голос о том горе, которая она принесла. Так появилась в «Василии Теркине» глава «Про солдата-сироту».
На земле всего дороже,Коль имеешь про запасТо окно, куда ты сможешьПостучаться в некий час.…………………………………А у нашего солдата,– Хоть сейчас войне отбой,Ни окошка нет, ни хаты,Ни хозяйки, хоть женатый,Ни сынка, а был, ребята,– Рисовал дома с трубой…А узнал солдат о своем огромном несчастье ненароком – когда наша армия, развернувшись, двигалась наконец на запад, освобождая область за областью, после долгой, длившейся два-три года, оккупации, когда никаких известий о семье бойцы, как правило, не имели. Как не имел их, видимо, и сам Твардовский, у которого на Смоленщине под немцем остались родители, братья, сестры…
И вот солдат просит на привале разрешения отлучиться:
…Дескать, случай дорогой,Мол, поскольку местный житель —До двора – подать рукой.И вот идет по местам, знакомым ему «до куста», —
Но глядит – не та дорога,Местность будто бы не та.Вот и взгорье, вот и речка,Глушь, бурьян солдату в рост,Да на столбике дощечка,Мол, деревня Красный Мост.И уцелевшие жители сообщают ему, что семьи его уже нет на свете.
У дощечки на развилке,Сняв пилотку, наш солдатПостоял, как на могилке,И пора ему назад.Поэт не берется гадать, что творилось у него в душе.
Но, бездомный и безродный,Воротившись в батальонЕл солдат свой суп холодныйПосле всех, и плакал он.На краю сухой канавы,С горькой, детской дрожью рта,Плакал, сидя с ложкой в правой,С хлебом в левой, – сирота.