– Так-то лучше, – сказала она. – Правда?

Не признать ее правоту было невозможно. Огромный букет, действительно бестолковый, преобразился совершенно. Даже непонятно было, как Кира сама не разглядела в нем таких очевидных возможностей.

Кремовые, лимонные и белые розы, обрамленные прозрачной зеленью, Сашка поставила в бабушкину китайскую вазу.

Желтые, красные, оранжевые герберы перемежались остролистыми блестящими ветками, похожими то ли на свежий лавр, то ли на молодые чайные кусты, – они отправились в обливную керамическую крынку.

Последний букет, в котором лилии сияли нежной белизной среди пестрых полевых цветов – и как только Кира не сообразила, что они именно полевые? – Сашка поставила в вазу муранского стекла.

– Ну вот, – сказала она, любуясь делом рук своих. – Практически букет Офелии. Какие она там цветы перебирала?

– Розмарин. Анютины глазки, водосбор, – машинально ответила Кира. – Рута, ромашки. Богородицына трава. Да ну тебя, Сашка! При чем здесь Офелия?

Сашка засмеялась и пропела:

– «Он встал, оделся, отпер дверь, и та, что в дверь вошла, уже не девушкой ушла из этого угла»! Смотри не утопись только.

Кира не выдержала и расхохоталась. Растерянность и смятение наконец отпустили ее и показались несусветной глупостью.

«Как же я всего этого сама не увидела?» – подумала она, разглядывая три таких разных букета, которые все-таки были – одно, единое.

Сашка тем временем сняла с кухонной полки деревянную миску, высыпала в нее содержимое принесенной с собою стеклянной банки, залила водой из чайника и быстро перемешала длинной ложкой.

Это было давнее обыкновение семейства Иваровских – вот так вот приносить с собой в гости банку, из содержимого которой в минуту можно приготовить тесто, или салат, или даже жаркое. Сашка эту семейную привычку усвоила.

– Это у нас будет кекс, – сказала она, выливая тесто в глубокую чугунную сковороду без ручки, которую успела уже застелить пергаментной бумагой, лежавшей в банке поверх ее сыпучего содержимого. – Через полчаса испечется. – Она задвинула сковороду в духовку и спросила: – Кирка, у тебя вино есть? А то мне лень было в магазин тащиться, а дома только вода в кране.

С тех пор как Сашкины родители перебрались в Швейцарию, где ее папа Андрей Иванович разрабатывал какую-то научную штуку под названием «адронный коллайдер», которое произнести могла одна только Кира, – квартира Иваровских стала выглядеть неуютно. Она словно застыла в воспоминаниях о прошлом. Кира чувствовала это каждый раз, когда приходила туда, и чувствовать это было грустно, потому что прежде здесь не воспоминания жили, а счастье и душа. Даже странно, что Сашка, с ее-то разнообразными фантазиями и, главное, с бьющим через край жизнелюбием, не умела самостоятельно вдохнуть душу в свои же родные стены.

Но, может, дело было только в том, что редко она в этих стенах появлялась.

– Вино в буфете посмотри, – сказала Кира. – А если там нету, то я у папы в кабинете возьму.

Папа держал спиртное в тумбочке своего письменного стола и постоянно пополнял запасы, тщательно при этом следя за качеством напитков. Кира не могла взять в толк, каким образом сочетается в нем паническая забота о своем здоровье с самозабвенной страстью к саморазрушению.

В буфете нашлось токайское, и, пока кекс сидел в духовке, медленно наполняя кухню ароматами ванили и апельсиновой цедры, Кира с Сашкой выпили по бокалу, еще по одному, потом по третьему, и счастье охватило их совершенно; разве что кекс мог бы его еще дополнить.

Сашка говорила, что давно ей хочется поехать в Новый Орлеан и поучиться настоящему джазовому пению, Кира говорила, что обязательно надо это сделать, раз хочется, и тем более давно, Сашка на это говорила, что хочется ей всего так много, что она не успевает за своими желаниями… А Кира думала, что ей вот хочется как раз-таки очень малого, но желание это странным образом заполняет ее всю, и это что-нибудь да значит…

Кирины мысли были так же бессвязны, как их с Сашкой речи, и в этой бессвязности тоже было счастье.

Пока болтали, кекс слегка подгорел, но можно было считать, что он просто подрумянился чуть больше положенного, и съели они его с удовольствием, хотя есть так сытно и сладко на ночь следовало бы считать попыткой самоубийства, для Киры-то уж точно. Но она об этом не думала сейчас ни капельки.

– В общем, ты влюбилась, и это хорошо, – в обычной своей необъяснимой логике подытожила Сашка, отряхивая на тарелку крошки с ладоней.

– Я не знаю, Саш… – жалобно пробормотала вдруг как-то разом опьяневшая Кира. – Меня к нему, конечно, очень тянет. Но это, может, просто секс. Откуда мне знать? Я же про это ничего не знаю, только так – ги… гипо… тетически…

– Совсем ты опьянела, – хихикнула Сашка, – раз длинное слово выговорить не можешь. Ну и ладно! Я тоже пьяная. А как ты хотела про секс узнать? Не попробуешь – не узнаешь.

– Но он… Этот Длугач… Он, понимаешь, совсем другой… Как… Как Колька Ветчинкин – в Кофельцах, помнишь?

– Олигофрен, что ли? – удивилась Сашка. – Ты же говорила, он твой начальник.

– Да нет! То есть да, начальник. Возможный. Но он не потому на Кольку похож, что олигофрен, а потому что… Или не на Кольку, а на всех остальных… Он – другой, понимаешь? Вот мы с тобой одни, и с Любой, и с Царем, а он – совсем другой. У Рубцова стихи есть: «Лучше разным существам в местах тревожных не встречаться». Вот мы с ним – разные существа, я это чувствую, я это даже знаю!