Шрифт:
По обыкновению я сидел в уборной Гортензии в маленьком, наскоро сколоченном стойлице, в которое можно было заглянуть сверху, так как низкая перегородка не доходила до потолка.
По обыкновению я болтал с одетыми актерами во время ее выходов; быстрые поцелуи сменялись веселыми шутками; только Гортензия казалась несколько усталой и скучной, хотя не менее нежной. По обыкновению же сквозь дырки полотняного потолка темнело осеннее небо, и еще с первого раза (который казался таким далеким) замеченная звезда стояла на обычном месте. Шум публики доносился, как далекое море, и актеры волновались, как дети.
Отказавшись от общего ужина, Гортензия просила меня проводить ее в гостиницу.
Мы прошли между палаток, телег и спящих прямо на лугу и, спустившись к реке, нашли перевозчика. Тусклый фонарь горел на носу; река казалась совсем черной; луна пряталась за облаками; на противоположной стороне не было ни одного огонька. Перевозчик греб размеренно и тихо; два незнакомых спутника молчали, закутавшись в плащи; мы сидели на узкой корме, тесно прижавшись друг к другу, и разговаривали так тихо, что слова почти угадывались по движению губ, непроизносимые.
Гортензия говорила мне:
— Конечно, я несколько старше вас, и, конечно, вы не первый и не последний, случайно встреченный на многочисленных остановках, но поверьте, мысль о разлуке с вами, как это ни смешно, ужасно печалит меня, и я готова плакать, как влюбленная девочка, теряя вас, Лука.
Я молча целовал ее глаза, и она продолжала:
— Может быть, это уже сентиментальность старости, но я не боюсь сказать вам, что я люблю вас, и, вероятно, мне никогда не забыть вас, хотя и зная, что завтра же кто-нибудь заменит меня, и я буду так же легко забыта, как мною были забыты многие до вас.
Мы достигли берега и шли по темным улицам. Гортензия продолжала так же печально и покорно говорить о своей любви, и ее слова ново и сладко волновали меня, хотя мысль о разлуке, как это ни странно, ни на минуту не смущала меня.
— Хотите, я поеду с вами, — сказал я у самой гостиницы.
— Разве это возможно? — спросила она равнодушным голосом, видимо, не придавая никакого значения моим словам.
— Вполне.
— На случай, если вы до завтрашнего дня передумаете, мы все-таки простимся, — сказала Гортензия с грустной улыбкой. — Хотя, хотя какое бы счастье было возможно — ехать вместе. Вместе в Париж.
Она поцеловала меня, не закрывая широко раскрытых глаз с золотистыми ресницами.
— Завтра я буду на судне! — кричал я, как во сне, когда она уже поднималась по лестнице.
Пробираясь огородом к окну, я посмотрел на посиневшие холодные звезды и вдруг удивился, вспомнив о своих словах и чувствуя, что это не шутка, хотя, может быть, и не одна любовь Гортензии, а какие-то и другие смутные желанья влекли меня исполнить обещанное.
Глава V
Сопутствуемые ветром, хотя и против течения, мы, гребя по очереди, плыли без особого труда, останавливаясь у маленьких городков и даже сел для одного или двух представлений.
Судно, предназначенное для перевозки товаров, возвращаясь на зимнюю стоянку к истокам, могло прослужить нам полдороги, а вторую половину мы рассчитывали сделать в дилижансах.{98}
Погода стояла ясная, с первыми выморозками по утрам и багровыми закатами прямо в реку.
Желтые, сжатые поля; гигантские крылья мельниц в полном ходу, веселая работа в виноградниках, вьющихся по самому берегу, — все говорило о счастливом довольстве.
Весело перенося непривычные неудобства жизни на судне, мы не имели почти никаких неприятных приключений, принимаемые везде радушно и предвкушая все удовольствия Парижа.
Первые дни я был как во сне, опьяненный новым расцветом нашей любви, еще более усиленной нежной благодарностью Гортензии и моей меньшей робостью и неопытностью, но через неделю ее ласки стали казаться мне несколько приторными, и большая уверенность, что она не потеряет меня, делали ее более спокойной и небрежной, как с человеком, с которым уже нечего стесняться.
Жюгедиль, по-видимому, имел на меня какие-то виды, и я не разубеждал его, втягиваясь в беспечную жизнь, исполняя второстепенные роли в комедиях и выказывая в них такие способности, что существовал серьезный проект выпустить меня еще до Парижа в «Скапене».{99}
Маленькая Викторина, оставленная Моро, нежно поглядывала на меня, и я уже осмеливался целовать ее, когда мы встречались в темном проходе, разделяющем наши каюты, хотя Гортензия, казалось, нисколько не сердилась на мое ухаживанье, что подзадоривало меня быть более предприимчивым, оставаясь свободным и легким.