Закрыв голову капюшоном плаща из грубого кипрского багреца, Маркезе долго бродил по незнакомым улицам грязных заречных кварталов, не безопасных даже и днем. Наконец он нашел отыскиваемый дом и, постояв несколько минут перед порогом, как бы колеблясь, вошел в него не стучась, так как дверь оказалась только притворенной, сгибаясь под низкой перекладиной.

Ни в первой, ни во второй комнате никого не было, и только из третьей доносились тихие голоса, как будто хором повторяющие молитву или стихи. В маленькой полукруглой комнате, лишенной всякой мебели, кроме низких диванчиков по стенам сидело несколько молодых людей, в самых разнообразных одеждах. Небольшого роста, достаточно толстый человек с крашеной неопрятной бородой сидел посредине около высокой цветной лампы на мраморном столбике; кипка книг в тяжелых переплетах лежала у его ног. Все замолчали при шагах Маркезе в соседней комнате, и как только он растворил дверь, Хризолис встал к нему навстречу, кланяясь низко и льстиво. Он униженно поцеловал кончик плаща подеста, и поток приветственных восклицаний никогда бы не прекратился, если бы Маркезе не прервал его довольно грубо.

— Ты напрасно стараешься. Я рад, что ты узнал меня под этой одеждой и этим избавил от лишних объяснений. Но не думаешь ли ты своими фразами усыпить бдительность стоящего на страже закона республики?

— Клевета, недостойная твоего великолепия, клевета дошла до твоих ушей! — воскликнул грек, патетически ударяя себя в грудь руками. — Враги просвещения и красоты наклеветали на скромного ученика Платона и Гомера, но ты, покровитель искусства и истины, не допустишь их поругания. Вот эти юноши будут свидетельствовать, что только истинно прекрасное было предметом наших бесед.

— Ты отпустишь их. Мы не будем нуждаться в свидетелях, — сказал Маркезе.

Ученики, низко поклонившись, вышли, собрав свои книги. Хризолис поправил лампаду пальцами, вытерши их потом о свои волосы.

— Твоих оправданий мне не нужно, — заговорил Джироламо с усмешкой. — У меня есть достаточно улик, чтобы поступить с тобой по всей строгости закона, но полная скромность и готовность услужить мне могут тебя еще спасти, пока Верховный трибунал не добрался до твоего дела.

При словах «Верховный трибунал» грек вдруг потерял все свое мужество и, обнимая со слезами колени подеста, заговорил:

— Не выдавай меня, благороднейший, мудрейший, великодушнейший. Как собака, я буду верен тебе. Все мои слабые силы, все знания отныне только тебе; никакие пытки не заставят меня нарушить мое молчание.

— Тем лучше для тебя, — равнодушно отвертываясь от все еще хныкающего, сказал Маркезе, — встань и ответь на мои вопросы. Одна неправда погубит тебя. Ты возишь с собой ученика?

— Он отдан мне его родителями в услужение.

— Он грек?

— Нет, он еврей из Генуи, его зовут Джованни.

Несколько помолчав, Маркезе продолжал вопросы:

— Мадонна Беатриче часто посещает тебя?

— Многие дамы и синьоры удостаивают меня своим посещением, но, клянусь, все сплетни обо мне — злые выдумки.

— Однако ты свел мадонну с Джованни и получил от нее сто лир.

— Это ложь. Это глупая ложь, синьор, — закричал опять, заливаясь слезами, Хризолис. — Мадонна чиста как ангел; Джованни совсем мальчик. Он ничего не понимает. Она всего раз и видела его мельком. Пусть тот, кто первый выдумал это…

— Потише, — прервал его Маркезе, — это выдумал я. Но если ты еще не свел, то ты их сведешь и плату получишь от меня. Теперь я хочу повидать твоего мальчика. Ты ручаешься, что он исполнит все, как я скажу?

— Он раб твой, так же как я, — ответил еще не совсем пришедший в себя от изумления Хризолис, приподнимая с поклоном занавеску, отделяющую внутренние комнаты.

Робко, с постным видом, так мало идущим к его толстому, красному лицу Силена,{122} постучался Салютети в мраморную дверь небольшого дома в улице Святых Апостолов, три раза не получая никакого ответа. Старый слуга, только убедившись через круглое окно, что в дом желает войти духовное лицо, а не разбойник в маске, впустил наконец каноника, кряхтя и долго возясь с тяжелыми болтами. На вопрос: «Дома ли госпожа?» — он пробормотал что-то невнятное и повел гостя по лестнице.

В большой синей комнате Салютети нашел мадонну Беатриче на возвышенье у окна, перед пяльцами, на которых был натянут розовый шелк с наполовину вышитым узором. В желтом домашнем платье, с широкими рукавами до полу, с волосами, связанными золотым обручем, мадонна сидела, как бы задумавшись, глядя в узкое окно, в которое падали лучи солнца, склонившегося к закату и играющего на браслетах и серебряных украшениях ее туфель.

Мадонна встретила каноника, кажется, без особого удивления.

— Каких новостей вестником для меня являешься ты, добрый Николо? Надеюсь, сеньор Маркезе оправился от лихорадки, захватившей его после нашей столь неосторожно предпринятой прогулки.