Впрочем, и раньше общая любовь окружала детство Вафила, и все без различия, богатые и бедные, спешили уделить ему лучшую часть из того, что имели.

Да и как было не любить Вафила: меняясь с годами, он всегда оставался прекрасным; характер имел легкий и веселый; был ласков со всеми; его флейт заслушивались не только люди, и даже глупые овцы по целым часам оставались неподвижными, бросив свою жвачку, как зачарованные звуками. Женщины любили его за красоту и приветливость, и все наперерыв старались заменить своей нежностью мать и сестер. Мужчины видели в нем милость богов и покровительствовали ему тем охотнее, чем чаще они замечали, что помощь Вафилу не проходит без награждения от всесильных. И судьба его казалась чудесной.

Старый, помнящий все, что свершилось в течение многих лет, Эак об обстоятельствах, сопровождавших рождение Вафила, в долгие зимние вечера, когда все возлежали у огня после ужина, рассказывал так:

«Слава богам, жатвы в тот год были богаты, и никто не запомнит столь обильного сбора винограда. Уже справили праздник Вакха; и молодое вино бродило в новых мехах, а юноши уходили в горы на осенний лов; гадатель, рассмотрев внутренности принесенного в жертву нимфам козленка, находил необычайно счастливые предзнаменованья.

И вот однажды, когда первый мороз покрывал уже на заре долину белым инеем, который потом под лучами еще греющего солнца поднимался к вершинам гор легким паром, по дороге, идущей с берега моря, где не было никакого жилья, если не считать нескольких убогих хижин рыбаков, пришла женщина. Едва достигнув первого дома, которым, как и теперь, являлся дом Мартилла, она со стоном опустилась у порога. Тяжкую болезнь и усталость долгого пути можно было заметить по бледному лицу, несмотря на выражение страдания все же не лишенному красоты. Одежда, хотя и сильно запыленная, порванная во многих местах, и сандалии с серебряными украшениями указывали на не совсем низкое происхождение неизвестной путницы.

Лишившись чувств, она пролежала так у порога, пока сбежавшиеся на ее стоны соседи не подняли ее и не внесли в дом Мартилла, быть может, и не совсем довольного предстоящими хлопотами, но повинующегося воле богов, как известно, покровительствующих путешественникам в несчастных случайностях. Женщины, освободившие ее от одежд и освежившие тело губкой, пропитанной вином, объявили, что неизвестной предстоит через несколько минут сделаться матерью, и сейчас же стали готовиться к принятию ребенка; одни — растопляя очаг и ставя на нем воду, другие — вытаскивая какие-то тряпки, а старухи — бормоча свои молитвы и заклинания.

Родившийся вскоре мальчик, слишком маленький, почти не кричащий, с черными мягкими волосами и большими глазами, казался рожденным не для жизни. Несмотря на усердный уход почти всех женщин деревни, молодая мать, изнемогая от страданий, едва приведенная в себя, скончалась, один лишь раз поцеловав поднесенного ей сына и от слабости могшая прошептать совсем тихо только одно слово: „Афродита“, отдавая как будто этим мальчика под покровительство богини. Многих смутило такое странное посвящение, ибо прекрасная богиня меньше всего является склонной заниматься судьбой маленьких, лишенных родительского ухода детей, и в этом не видели доброго предзнаменованья.

Никто не знал, как поступить с ребенком, и все были удивлены, когда на следующее утро Бион, уже и тогда немолодой, живущий без женщины, пришел к дому Мартилла и объявил, что явившаяся в ночном видении нимфа приказала ему взять мальчика к себе. И взяв ребенка неумелыми руками, он отнес его в свое одинокое жилище.

Коза и присмотр всех женщин по очереди доставили все, что нужно, Вафилу, как был назван мальчик, и к весне можно было видеть около хижины Биона его самого, сидящим на пороге с какой-либо ручной работой и присматривающим за мальчиком, уже начинающим ползать на руках, и его кормилицей-козой, привязанной к колышку на длинной веревке».

Так приблизительно передавал старый Эак рассказ о рождении Вафила, впрочем, почти всем известный и по памяти, так как с того времени пошла только пятнадцатая весна.

Нежные пальцы Вафила казались не созданными для грубых сельских работ; впрочем, они были достаточно искусны и проворны для плетения сетей, длинных веревок, венков, употребляемых при жертвоприношениях и на пирах, для вырезыванья самых тонких рисунков на деревянных чашах, и кроме того, они никогда не утомлялись перебирать отверстия флейт.

Никем не принуждаемый, Вафил почти не оставался без дела: летом он или уходил на берег моря с работой, или присматривал за козами Биона, извлекая нежные звуки из своих флейт. Зима тоже не уменьшала его усердия. Даже приглашаемый к соседям, он не приходил без своей кожаной сумки, в которой, кроме флейт, всегда лежали какие-нибудь принадлежности для новых долгих работ.

В тот год, когда Вафилу пошла пятнадцатая весна, он всю зиму прохворал. Напрасно Бион, и сам не полный невежда в искусстве врачевания, давал ему пить различные мелко растертые в порошок травы, прикладывал пластыри, заставлял делать тайные движения, да и еще призывал отовсюду известных в далеких окрестностях врачей, — Вафил кашлял и хирел, не вставая с мягкого ложа, кутаясь в тяжелые меха.