Все. Все. Все.

Она поняла, что все предохранители выбило. И это слово, оно билось, пульсировало в ее голове.

— Какие чувства?! — Не закричала, заорала Карина так, что, наверное, было слышно на всем первом этаже. — Ты ничего не знаешь, Фил! Ни черта! И понимать что-то — не можешь! Какие, к черту, чувства ты придумал увидеть, а?! Ты знаешь, кто я?! Знаешь?!

Она развернулась и уставилась на него с такой яростью, что Фил даже отступил на шаг, удивленно глядя на нее.

— Ничего ты не можешь понять, Фил! И не надо оно тебе! — С тем же гневом добавила Карина, понимая, что не хочет ничего объяснять, насколько бы хорошим тот ни был человеком. Просто не в состоянии. И еще больше начиная беситься от этого. Сильнее злиться. И просто не понимала, куда ей направить эту энергию своей злости.

— Ах, ты ж!

Карина резко отвернулась, взмахнув рукой. И только услышав грохот керамики, с недоумением посмотрела под ноги. Оказывается, в своем запале, она задела полку с коллекцией керамических тарелок, которые кто-то додумался разместить тут.

— Да, чтоб это все! — В сердцах возмутилась Карина, разозлившись еще больше. — Ну, какому идиоту пришло в голову это тут выставить?! Они, что, совсем Соболева не знают?!

Филипп не ответил. Вместо него из-за спины прозвучал совсем другой голос.

— Ты решила все-таки взяться за переделку интерьера? — Весело поинтересовался Константин, которого здесь совсем не должно было быть. — Там, вон, в уголке, еще одна тарелка осталась. Мне они, кстати, тоже никогда не нравились.

Резко развернувшись, она уставилась на улыбающегося Костю, не зная, что ощущает больше, растерянность, или все тот же гнев. А глаза Соболева, в отличие от улыбки на губах, смотрели серьезно и внимательно. Наверняка, он слышал ее крик.

Вот же ж.

Филипп, мгновенно оценив обстановку, исчез из гостиной, кивком головы сообщив Карине, что ушел на кухню. Странно, он все еще опасался Костю сам, но, вот ведь, оказывается, не считал его тем мужчиной, который может поднять руку на женщину. Впрочем, а разве она считала его таким?

Ни капли не успокоившись, Карина скрестила руки на груди.

— Что ты тут делаешь? — С претензией спросила она у Соболева, и отошла от осколков.

Не отказав себе в удовольствии наступить сапожками на похрустывающие кусочки керамики.

Соболев насмешливо приподнял брови, наблюдая за ее действиями.

— Приехал домой пообедать. — Неторопливо протянул он, продолжая присматриваться к Карине. — Мне нравится то, как готовит нашэконом.

Это еще больше ее раззадорило. То, что он все время говорил так, напирая на то, что у них может быть хоть что-то общее.

Да, как такое возможно?!

— Ты не позвонил, что приедешь! — Она смотрела на него, как прокурор на обвиняемого. Или, как ревнивая жена на загулявшего мужа.

И это, похоже, его откровенно смешило. Как и обычно.

— Вообще-то, звонил. — Костя расстегнул пуговицу на пиджаке и засунул руки в карманы брюк. — Но ты не брала трубку.

Карина нахмурилась и попыталась вспомнить, куда дела свой телефон, но тут же бросила эту затею. Какая разница?!

Из-за того, что никак не удавалось успокоиться, ее понемногу начинало трясти.

— Все равно! — Заявила Карина. — Ты должен быть не здесь, а на работе, в офисе, или еще где-то там. Что тебе здесь днем делать?! — Все с той же претензией возмутилась она.

И сама ужаснулась.

«Господи! Что же это она говорит?! Что же делает? Ведет себя, как истеричка. И с чего? Какое право имеет указывать Соболеву, что и когда тот должен делать, и в какое время находиться у себя дома?»

Костя оттолкнулся от дверного косяка, на который опирался все это время, и медленно подошел к ней, игнорируя то, что и под его ногами хрустят осколки. Карина попыталась приказать телу успокоиться, попыталась унять нервную дрожь. И поняла, что не может, не справится. Ей хотелось куда-то убежать. Сделать что-то, хоть как-то дать выход всему тому непонятному, что разрывало ее изнутри тоской, страхом и непониманием.

— Что случилось, Карина? — Он обхватил ее подбородок пальцами и заставил смотреть прямо на него. — Ты же за покупками, вроде, ходила. Что у вас там произошло? — Немного прищурившись, спросил он, наверняка, ощутив ту дрожь, что ее колотила.