Произошло это так: на шоссе, которое вело к мосту, появилась колонна немецких военнопленных, конвоируемых людьми в голландской военной форме. Как только колонна приблизилась к мосту, «военнопленные» и «конвоиры» кинулись на солдат, охранявших мост, и перебили их. Вскоре через мост промчались немецкие танки. «Военнопленные» оказались диверсантами из дивизии абвера «Бранденбург», голландские «конвоиры» — агентами Канариса в Голландии, участниками муссертовского движения [4] .

Примерно так же действовали команды абвера и в портовых городах Западной Европы: с моря и суши они совершали пиратские набеги на береговые укрепления и корабли. Таким набегам подверглись Роттердам, Антверпен, Булонь, а затем Дюнкерк, Дьеп, Гавр, Руан и Брест.

Во Франции подразделения абвера в дни блицкрига также врывались в города и населенные пункты часто раньше передовых частей армии. Одна из задач, которую они должны были решить, — это захват секретных документов. В руки агентов Канариса попали целые вагоны секретных бумаг, которые потом по приказу адмирала тщательным образом изучались.

Бывший руководитель филиала абвера во Франции Оскар Райле рассказывает в своей книге «Тайный фронт на Западе», что Канарис, прибыв во Францию вместе с видными сотрудниками абвера полковником Пикенброком и Бентивегни, остался чрезвычайно доволен действиями своих подчиненных. «Он был в отличном настроении», — пишет Райле.

Действительно, размах и эффективность действий абвера превзошли ожидания самих фашистских главарей.

Через шесть-семь дней после оккупации Парижа в столице Франции был создан специальный пункт абвера — КО. Его штаб-квартирой стал отель «Лютеция». Уже самый факт создания КО в Париже показывал, что Канарис решил всерьез и надолго осесть во Франции. И действительно, фашистский адмирал сразу же начал приспосабливать машину абвера для нужд оккупации, сосредоточив главное внимание на борьбе с движением Сопротивления.

Абверовцы вели себя в поверженной Франции как истые грабители. Они пьянствовали и развратничали не меньше, чем их «конкуренты» из гестапо и СД. «Шампанское, — пишет в своих мемуарах бывший сотрудник абвера, — лилось рекой… В «Лютеции» была великолепная кухня, вина лучших марок доставались нам по баснословно дешевым ценам».

Однако за попойками сотрудники Канариса не забывали и о своем гнусном «деле».

С первых же дней оккупации они повели жестокую войну против французского народа. И тут Канарис опередил своих коллег из СД. Дело в том, что начальнику абвера, обладавшему громадной агентурной сетью в Европе, было ясно: капитуляция правительства Франции вовсе не означает, что французский народ поставлен на колени. Колонизация европейских стран, превращение их в покорных вассалов нацистской Германии были легко достижимы лишь на бумаге, в хвастливых статьях Геббельса, в бредовых трудах Розенберга. Но Канарис знал, что фашисты вступили в борьбу с народами Европы не на жизнь, а на смерть. И он прилагал все силы к тому, чтобы создать для гитлеровцев наилучшие, по его мнению, исходные позиции в этой борьбе: расправиться с движением Сопротивления, отрезать Западную Европу от остального мира, уничтожить руководителей антифашистского движения, разложить патриотические силы, основать во Франции опорные пункты из предателей-коллаборационистов.

С лета 1940 года по указанию абвера во Франции находились под неусыпным контролем аэродромы, железные и шоссейные дороги, а главное, побережье. Все рыбачьи шхуны, которые могли быть использованы для переправы французов через Ла-Манш, подвергались тщательному осмотру. Часть их была конфискована. Лица, подозреваемые в помощи патриотам, подвергались жестоким репрессиям. Абвер вел переговоры с военным министерством Виши, добиваясь полной легализации своих действий и в неоккупированной Франции.

Одним из первых мероприятий Канариса была попытка полностью «закупорить» французскую территорию, лишить Францию связей с внешним миром.

Одновременно абвер по указанию Канариса расширял свою агентурную сеть в оккупированных странах, привлекая для работы местных фашистов, авантюристов всех рангов и мастей, а также уголовные элементы. «Миллионный город, — пишет начальник КО в Париже Райле, — имел достаточно авантюристов и темных личностей, которые за хорошую плату или за другие материальные блага были готовы к сотрудничеству с нами…»

Гигантская сеть фашистского террористического аппарата опутала порабощенную Европу. Уже с осени 1941 года вступил в силу приказ «Ночь и туман». Согласно этому приказу в любой дом, к любому французу, голландцу, бельгийцу, норвежцу, которого подозревали в участии в движении Сопротивления, в любое время суток могла явиться гитлеровская полиция, арестовать его, засадить в тюрьму, концлагерь, подвергнуть нечеловеческим пыткам, послать на казнь. Тем, кого арестовывали по приказу «Ночь и туман», можно было не предъявлять обвинений. Их официально лишали всего: помощи близких, права на защиту, права на помилование. Их лишали даже имени. В тюрьмах и концлагерях они фигурировали как безыменные единицы. Их не судили, об их казни не оповещали даже самых близких родственников… Эти люди попросту «исчезали», «изымались» из жизни.

…Ночь и туман царили на улицах французской столицы. Громадный город с осени 1941 года находился на осадном положении. По распоряжению командования вермахта кино, театры, кафе были закрыты с 17 часов. В это же время прекращало свою работу метро. Парижанам не разрешалось выходить на улицу с 6 часов вечера до 6 часов утра… Облавы следовали за облавами. Десятки тысяч французов были брошены в концлагеря, и прежде всего коммунисты, члены прогрессивных организаций, левая интеллигенция, евреи.

Перед нами документы тех страшных лет, пожелтевшие от времени листы бумаги. Эти листы расклеивались на улицах Парижа начиная с 1940 года. Они висели на обомшелых стенах старых домов, камни которых пережили много веков, и на нарядных парижских особнячках, и на конструктивистских зданиях в стиле Корбюзье.