— Волосы у него коротко стрижены. Они достаточно хорошо обрамляют его лоб. Должна признать, что лоб этого человека относительно высок и, пожалуй, даже красив.

Ее едва не передернуло от ненависти. Но делать было нечего: что есть, то есть.

— Я внимательно слушаю вас, сударыня, — мягко произнес Поклонник. — Продолжайте, прошу вас.

— Черты лица весьма правильны.

Катерина подумала, с чем можно это сравнить.

— Пожалуй, они оставляют впечатление, что высечены резцом умелого скульптора. Голубые глаза. Они особенно выделяются благодаря немного коричневатому тону лица.

Брови Поклонника слегка приподнялись.

— Вы подлинный физиогномист, сударыня…

— В юности я изучала живопись и колористику, — ответила она, чувствуя, как самообладание понемногу возвращается к ней. — Кроме того, лицо нужного мне человека порядком обветренно. Сие есть следствие долгих путешествий в прошлом.

Она перевела дух и постаралась четче представить ненавистное ей лицо.

— Очертания рта, пожалуй, скорее тонкие. Да-да, тонкие и вполне определенные. Лицо его обыкновенно величественно-спокойное. Любит напустить на себя маску мягкости и благочинности. И время от времени украшает свою физиономию милостивой улыбкой.

— Вот как? — осведомился Поклонник. После чего слегка пожевал губами, задумчиво, точно сонный карп, размышляя. И, наконец, выдал суждение: — Должен вам сказать со всей определенностью, Катерина Андреевна. Среди моих знакомых, во всем моем окружении, близком ли, дальнем ли — человека, который подходит к вашему описанию, определенно нет.

— Нет? Вы уверены?

— Да. И все же…

Он сделал извиняющийся жест оттого, что ненароком перебил желавшую что-то сказать молодую женщину.

— Прошу меня простить великодушно…

Он прижал руку к сердцу.

— И все же, сударыня, меня почему-то не покидает ощущение, что этот портрет мне смутно знаком. Очень странно, признаться… непонятное чувство.

Катерина уже окончательно взяла себя в руки и теперь медленно перебирала пальчиками жесткие ости перьевого китайского веера. Это движение всегда привносило в ее душу спокойствие, дарило уверенность в себе.

— Ничего удивительного, сударь. С детства я запомнила одну старинную восточную притчу. Желаете ее услышать?

— Почту за честь, — поспешно ответил тот. И Катерина почувствовала, что она начинает понемногу выигрывать это невидимое сражение.

— Однажды китайский император спросил самого знаменитого художника своей империи: что труднее всего рисовать?

Художник без тени сомнения ответил: собак и лошадей, мой повелитель.

Очень удивленный, император спросил: а что же тогда легче всего можно изобразить грифелями или красками?

— Бесов, чудовищ и духи умерших, — ответил художник.

— Вы понимаете почему?

Она вновь назвала его по имени и отчеству.

— Думаю, да, — после минутного раздумья, кивнул Поклонник. — То, что видели все, как собак и лошадей, каждый и воспринимает по-своему. Портрет его всякий воспримет придирчиво, благо у него собственное мнение о предмете. Что же до чудовищ и бесов, то их мало кто видел воочию. И тут кисть живописца может позволить себе любое буйство фантазий — не с чем сравнивать.

— Браво, сударь, — кивнула Катерина. — Именно об этом и повествует та притча. Возможно, мое описание не совсем совпадает с вашим портретом этого человека, как он вам представляется, быть может.

Она глубоко вздохнула, пытаясь унять сумасшедший стук сердца.

— В таком случае меньше слов. Вот он, перед вами.

Катерина с треском раскрыла веер и вынула оттуда крохотную лаковую миниатюрку.

— Возьмите это.

Поклонник поднялся и принял портрет. С минуту или около того он безмолвно смотрел на него, после чего поднял на Катерину ледяные, недвижные глаза. Однако теперь в них появился болезненный, лихорадочный блеск воплощенного безумия.

— Это… — прошептал он. — Катерина Андреевна, сие… никак невозможно.

Он вновь строго посмотрел на миниатюру.

— Вы это… серьезно?

— Именно, — подтвердила Катерина. И почувствовала — она побеждает.

— Запомните, сударь, — твердо сказала она. — Человек, который желает быть рядом со мною, впредь не должен произносить слова «невозможно».

— Отчего же, сударыня?

Поклонник теперь глядел на нее с печалью; казалось, он искренне сочувствовал ей в эти минуты. Но Катерине было уже все равно — жребий брошен. Хотя почему — жребий? Она всегда была уверена, что так и будет. Словно это было неким знанием свыше.