— А если, когда она очухается, наши кошки что-нибудь скажут? Она ж опять в обморок упадет. И вообще…

С появлением Акнир Башня на Яр Валу перестала быть безопасным местом.

— О’кей, — приняла нелегкое для нее решение Даша. — Везем ко мне.

— К тебе? Куда?

До недавнего времени певица и арт-директор проживала в гримерке клуба «О-е-ей!», будучи изгнанной из которой, перебралась в Башню. И еще ни разу не заикалась про наличье иного — постоянного места жительства.

— На Десятинную, — разжевала Чуб. — Живу я там. Правда, я с матерью жутко поцапалась. Но все равно ведь надо у нее про родственников-ведьм выяснять. К тому же она обожает возиться с самоубийцами.

— Обожает возиться?.. — поразилась Маша.

За время их знакомства «обожает возиться с самоубийцами» было первой информацией о Дашиной матери.

— Ага, — подтвердила Чуб. — Мама обожает поэтов, покончивших с собой. Она у меня знаешь кто? Маяковка!

— Кто-кто?

— Ну, знаешь, есть пушкинисты, есть булгаковеды, этих ты точно знаешь. А она — маяковка! Всю жизнь изучает жизнь и творчество Владимира Маяковского, на хрен никому не нужное. Я про то, как Влад Владович покончил с собой, слушала в детстве вместо сказки. Представляешь, в какой ужасной атмосфере я вынуждена была расти?

— А ничего, что сейчас два часа ночи? — засомневалась Ковалева.

— Конечно, ни-че. Я ж говорю, она — маяковка! Богэма. Мама сроду не ложилась спать раньше трех.

Дом на улице Десятинной покорил Ковалеву своей дореволюционной основательностью.

На добротных, одетых в рыжую кожу дверях висела медная табличка:

Внучка Чуб нетерпеливо вдавила звонок — бездыханная поэтесса нависала на них мертвым грузом.

Дверь открылась мгновенно.

На пороге стояла женщина в джинсах и старой футболке. В левой согнутой в локте руке дымился остаток дешевой сигареты «Прима». Бледные, белые волосы были гладко зачесаны назад. И, глядя на Дашину мать, Маша впервые осознала: ее подруга — настоящая блондинка.

Что же касается иного сходства, лишенные краски, аскетичные черты этой женщины были настолько правильными, чистыми, почти иконописными — что оставалось только догадываться, какая понадобилась примесь отца, дабы в итоге получилась Даша, с ее носом-картофелиной, эфиопскими губами и кругло-кукольными глазами.

— Привет, ма, — угрюмо поприветствовала родительницу Чуб.

— Заходите. — Женщина посторонилась, давая им возможность пройти.

Ни внезапный визит, ни дикий вид дочери, обмотанной простыней и увешанной золотом, не вызвали у нее и намека на вопрос.

Киевицы спешно протащили поэтическое тело сквозь обширный, захламленный вещами длинный коридор и уложили принесенное на диван в темной комнате, оккупированной сталинской мебелью.

— Эта женщина… — объяснила Даша маме, кривясь. — В общем, она кончала с собой, и мы ее подобрали.

— Просто кончала, и вы ее подобрали? — уточнила Дашина «ма».

— Да.

— Молодцы! — сказала мать.

Маша выпучила глаза, силясь представить, что бы сказала ей родная мама, кабы она приволокла в дом постороннюю женщину, которая «просто кончала с собой».

— А я — Маша, — вежливо представилась она.

— И еще, ма, у меня к тебе дело, — снова скривилась Чуб.

— Тогда идемте на кухню. Очень приятно познакомиться, Маша. Я — Вероника. — За именем не последовало отчества. — А ты, Маша, чем занимаешься?

— Какая разница, чем она занимается! — отчего-то разозлилась Землепотрясная. — Она просто моя подруга.

Женщина безмятежно пропустила Дашин выпад.

Они зашли в кухню, обширную, неухоженную, показавшуюся Маше ужасно уютной. На стене висели древние ходики с шишечками и надписью «49 лет великого октября».

— Вы не слишком голодные? — поинтересовалась Вероника, задумчиво взирая на свой холодильник.

— Это означает, — язвительно поведала дочь, — что еды у нас, как обычно, нет!

— Ну, бутерброд можно сделать, — спокойно заметила Вероника.

— Ладно! О’кей. Давай бутерброд. Жрать хочется жуть! Я во-още ужасно голодная, ма! — с вызовом выговорила Даша.

— Значит, три бутерброда, — резюмировала мама.

Чуб страдальчески закатила глаза.

— Так вот, ма, о деле, — начала она, ощетинившись, как еж. В каждом ее слове топорщилась цыганская иголка.

— Да, доченька.

— У нас в роду были ведьмы?

Дашина мать замерла с батоном и палкой колбасы в руках. Но то, что в первый, ошибочный миг Маша приняла за удивление, оказалось лишь персональной манерой Вероники глубоко и серьезно задумываться.