Восседавшая на каминной полке белая кошка вздыбила коромыслом спину.

— Прочь!

Белладонна, шипя, подняла когтистую лапу. Катерина хотела смахнуть кошку рукой.

Но та прыгнула раньше.

— А-а-а-а! Черт! Черт! Черт! Черт! — взвыла Катя.

В Башне молниеносно материализовались четыре Черта.

Вместе с ними объявился резкий запах зоопарка. Даша сморщила нос.

Четверо замарашек (черный, бурый, рыжеватый и серый) сбились в пушистую кучу, прижались друг к дружке, испуганно косясь на сбор верховных властей.

— З-звали, Хоз-зяева? — робко пискнул Черт бурый, поджимая хвост и обращая жалобный нос-пятачок в сторону дерущихся.

Обезумев, Катя пыталась выдрать белую кошку из черных волос — и обе они, и Киевица, вызвавшая их на подмогу, и Хранительница Башни были неприкасаемы.

— Че делать-то, а? — круглые глазки бурого Черта кричали непониманием. — Мы ж не могем-с.

Маша, могущая, но застопорившаяся из-за нежданного появленья чертей, уже спешила на помощь.

Но Белладонна сама оставила Катину голову и, вернувшись на подшефный камин, уселась там с видом исполненного долга.

Дображанская плакала, опустив лоб на ладонь:

— Черт… (К четырем чертям мгновенно прибавился пятый — черного цвета.) Черт (Шестой черт был пятнистым.) Черт, черт… (Седьмой и восьмой — снова черными. Видимо, среди чертей доминировала эта расцветка.) Что же мне делать? Я не могу… Мне легче покончить с собой. Мне тридцать пять лет, я не могу начинать все сначала. — Взгляд Кати встретился со скопищем рогато-хвостатых. — Забыла, — безжизненно сказала она, опускаясь в кресло. — Забыла. Нельзя говорить «черт»… (Черт девятый был голубоватым и мелким.) …он появится.

— Так Катя — чертовка? — оживилась Чуб. — А я? Черт… Черт!

— Что прикажете, моя Ясная Пани? — Выявившийся самым бойким девятый и голубоватый, полностью проигнорировав Дашин призыв, выскочил на середину окружности комнаты и сделал пред Катей мастерский книксен. — Да будет прославлено в веках ваше имя! Да сбудется пророчество, когда в Город третий раз придут Трое, они примирят два непримиримых числа…

— Брысь! — Катя бездумно вытерла кровь с исцарапанного лба.

Черт исчез.

Катерина таки была настоящей чертовкой!

— «Брысь» ко всем относится. Техническая накладка. — Василиса Андреевна спешно сделала оставшимся восьми жест рукой «валите отсюда».

На мордах испаряющихся рогачей отразилось великое облегчение.

— Вы не оставили мне выхода, — мрачно сказала Катя. — Кроме смерти. — Она смотрела на свою красную от крови ладонь.

Даша пучеглазо смотрела на Катин лоб, воочию демонстрировавший им величие истины «Киевицу невозможно убить!» Раны на Катином челе затянулись, царапины исчезли — тело Киевиц восстанавливалось само, как Земля. И уничтожить его мог только Киев…

Или она сама.

— Покончив с собой, вы окажете Акнир большую услугу. — Демон сделал шаг к Дображанской.

Катерина не шутила.

Катя не была Дашей! Как бы не любила Чуб песнопенья и славу, еще больше она любила себя. Катя не была Машей. Как бы не любила Ковалева Владимирский, Врубеля, папу, еще больше она любила мечту о неком великом и высшем жизненном смысле.

Катя любила власть.

Больше себя! Гордыня властвовать и повелевать и была ее смыслом.

Однако одна Катина власть лежала в руинах, а вторая обернулась унизительной ролью послушной, покорно принимающей удары судьбы, проглатывающей боль…

Но Катя относилась к породе людей, которых невозможно согнуть, — их можно только сломать.

Катю сломали.

— Мне нет дела до Акнир, — сказала она.

— Екатерина Михайловна, вы, одна вы имеете все шансы доказать право быть Киевицей! — затрепетала Вася. — Вам достаточно отправиться в Прошлое, встретиться с вашей прапрабабкой и получить от нее фактическое…

— Мне нет до этого дела. Я не хочу быть Киевицей. Я не хочу быть. Я ничего не хочу, — честно сказала Дображанская.

— Кто эта женщина? — звонко перебила их Маша.

Как ни странно, Ковалева не бросилась к Кате, не прониклась законченным чертом пророчеством. Она сидела на корточках перед устроенным Дображанской книжным развалом, держа в руках низвергнутый с полки фотоальбом.

— Кто эта дама? На фотографии. Ее никто не знает? — встревоженно спросила она.

Помедлив, Василиса Андреевна приблизилась к ученице.

Машин палец утыкался в коричневатое дореволюционное фото молодой раскрасавицы с белой муфтой в руках. Муфту украшала бахрома меховых помпонов. К воротнику белой шубки был приколот букет искусственных ландышей.