Врач протянул руки, и повитуха положила в них его новорожденного сына.

— Он в самом деле большой, — сказал Исаак. — Какая ты умница, дорогая моя.

— Мама права, — сказала Ракель. — Он похож на тебя. И если будет продолжать, как начал, станет таким же высоким и сильным, как ты.

— Вот почему я так уставала, — довольным тоном сказала Юдифь. — Носила в себе всю эту тяжесть.

— Я должна взять его и запеленать, как следует, — неодобрительно сказала повитуха. Взяла у Исаака младенца и аккуратно, плотно запеленала в чистую льняную ткань. Потом нагнулась и мягко положила его снова в руки Юдифи.

— Он большой, совсем как его папа, — сказала Юдифь и засмеялась. Глаза ее закрылись, и она заснула.

— Она очень устала, — сказала повитуха. — Когда ребенок такой большой, роды бывают долгими, трудными. Но, думаю, с обоими все хорошо.

— Вы были таким же большим, когда родились, сеньор Исаак, — неожиданно сказала Наоми. — Но у вашей бедной матушки не было той силы и мужества, как у сеньоры Юдифи. Я была тогда маленькой, но вы были первым младенцем, которого я видела рождавшимся, и никогда этого не забуду.

На другой день после рождения ребенка весь дом был в смятении — как армия без командования, генерал которой стал беспомощным от боевых ран. Юдифь спала, время от времени просыпалась, брала на руки ребенка и спрашивала, все ли хорошо в доме. Когда ее уверяли, что да, засыпала снова. На другой день она начала набираться сил; и вскоре снова взяла в руки бразды правления.

— А что будем готовить к родинам? — спросила Юдифь у Ракели. — Чтобы отметить рождение сына, особенно такого крепкого и так похожего на отца, нужно приготовить что-то особенное. Где Наоми?

И вечером накануне обрезания и наречения ребенка дом был уже ярко освещен свечами и факелами, столы были уставлены блюдами деликатесов.

Ребенка, уже заметно подросшего за десять дней, завернутого в тонкое, превосходно выделанное белое льняное полотно, внесли под восклицания восхищения и поздравления друзей и соседей — в большинстве своем искренние. Возможно, кое-кто из присутствующих считал, что врач получил чрезмерную долю богатства и счастья, но было не время давать волю злобе. Это была минута, когда младенца требовалось окружить коллективным пожеланием всех ему счастья и защиты от дурных воздействий — в том числе от наводящего страх дурного глаза.

На стол поставили серебряную чашу с водой, туда посыпали золотого песка и мелкого жемчуга; потом с большой осторожностью, молитвами и пожеланиями счастья искупали в ней младенца. Его появление на свет — как и любого здорового ребенка в общине — было причиной искренней радости. Все в комнате, за исключением детей, помнили голодные и чумные годы, когда многие новорожденные умирали. И даже в последние год-два немало детей появлялось на свет со слабым плачем и умирало через несколько дней или недель после рождения.

— Интересно, как его назовут? — прошептала одна молодая женщина.

— Тише, — сказала ее мать. — Узнаем завтра. Сегодня говорить об этом нельзя.

— Я просто подумала, что имена странная штука, — угрюмо сказала молодая. — Похоже, кое-кому они приносят только несчастье. Взять хотя бы… Кто это? — внезапно спросила она.

— Ты о ком? — спросила ее мать, оборачиваясь. — Никогда его не видела, — сказала она, удивленно глядя. — Сеньора Юдифь не ожидала дальних родственников.

В дверях стоял молодой человек лет двадцати. У него было бледное, бесстрастное, почти печальное лицо, более подходящее для похорон, густые темно-каштановые волосы резко контрастировали с цветом лица и светло-карими глазами. Он оглядел комнату, словно высматривая кого-то знакомого, а потом робко улыбнулся. С этой улыбкой глаза его ожили, стали заметнее широкие скулы и крепкий подбородок без растительности.

Воцарившуюся тишину нарушил громкий плач проголодавшегося ребенка Юдифи.

— Прошу прощения, — сказал молодой человек. — Я явился без приглашения на празднование. Я искал сапожника Мордехая, и кто-то сказал мне, что найду его здесь. Я не знал…

Молодой человек смущенно умолк.

— Я Мордехай, — послышался голос позади него. — Зачем искать меня здесь, когда я присутствую на таком событии?

— Я только что приехал в город, — сказал молодой человек, словно это все объясняло. — Я сын Фанеты, вашей двоюродной сестры из Севильи.

В комнате не слышалось ни звука. Даже младенец Юдифи умолк, не закончив крика, словно тоже онемел от удивления.

— Сын Фанеты? — переспросил Мордехай. — Можно узнать твое имя?