Ухватив нашу жертву с обеих сторон за подмышки, мы с Рукастым выставили тело вперед. Если бы только ноги его не волочились безвольно по каменным плитам, а голова не откидывалась беспрестанно то в одну, то в другую сторону, то выглядел он, как я заметил про себя, совершенно как живой.

— Что это с ним? — спросил у нас молодой жрец.

— Обморок, — сказал я. — Такое ведь бывает, правда же? Особенно после священного напитка.

— Не обморок это, он мертв, — проговорил жрец бесстрастным ровным голосом.

— Мертв?! — Рукастый решил прикинуться дурачком.

Тут в разговор вступил один из опытных жрецов:

— Сдается мне, он упал со ступенек, когда пытался удрать. А я-то еще думал, что это там за шум внизу поднялся.

— Может, поскользнулся? — наивно предположил я, чувствуя, что отговорок скоро не хватит.

— То есть пытался удрать. И как же мы можем предложить такое существо в дар богу войны?

Вокруг алтаря перед храмом располагалось шестеро жрецов. Пятеро из них были облачены в ритуальные накидки и шлемы с перьями, щеки разрисованы багряной краской. Среди них находился и огненный жрец — его можно было легко узнать по огромному окровавленному ножу.

Однако не этот нож приводил меня в трепет, а шестой жрец, на которого выжидающе смотрели все остальные. Одет он был в ниспадающий сверкающий плащ из сине-зеленых перьев птицы кецаль и высокий яркий шлем также из перьев; в носу его была продета бирюзовая пластина, на груди красовалось обсидиановое зеркало. Когда он метнул на нас с Рукастым свирепый взгляд, красные полоски на щеках и нарисованные вокруг глаз звезды зловеще зашевелились. Как верховный жрец бога войны — пейналь — он только что совершил круговой обход города, по пути принеся в жертву несколько человеческих жизней, — и это после восьмидесятидневного воздержания от пищи. Даже не будь он голоден, изможден усталостью и крайне раздражен, ничего хорошего от него ждать не приходилось, а находящийся в таком состоянии верховный жрец был вдвойне опасен.

— Бог войны требует свою пищу, — рявкнул он.

Я сглотнул нервный комок в горле и, пытаясь что-нибудь придумать, устремил взгляд на храм Тлалока. Мне показалось, в его сумрачной тени я заметил какое-то движение.

Тогда не раздумывая я крикнул:

— Эй ты! Над чем это ты смеешься?

Семь голов разом повернулись в том направлении. Только мертвец по-прежнему смотрел в пол.

Мгновения казались бесконечными. Верхняя площадка пирамиды, возвышавшаяся над суетным городом, была безмолвна, как горная вершина. В кои-то поры простой смертный дерзнул повысить здесь голос, от моего крика эта тишина, казалось, и вовсе застыла. И вот, когда семь пар глаз вновь устремились на меня и семь ртов готовы были уже открыться, из тени храма вышел человек в черном плаще.

Его исхудалое лицо было перепачкано сажей, на висках запеклась темной коркой кровь. Этот человек был жрецом бога дождя Тлалока.

Прищурив глаза, он смотрел на нас с выражением, которое я мог бы принять за любопытство, если бы не заметил легкого подергивания уголков его рта.

Он и впрямь смеялся над нами.

Я не мог оторвать от него глаз и откровенно смаковал эту картину, даже не скрывая этого от забрызганных кровью людей, окружавших меня. А жрец бога дождя обернулся назад, потом указал в нашу сторону, и вскоре к нему вышел еще один человек, тоже смеющийся и жестикулирующий.

— Кто это такие? — спросил я с самым невинным видом.

Жрец Уицилопочтли ответил мне, не сводя глаз с соседней пирамиды:

— Никто. Они не стоят внимания.

— Но почему они смеются? — не унимался я.

Жрецы Тлалока кривлялись — один наклонял в разные стороны голову, передразнивая человека со свернутой шеей, а другой картинно тыкал ему в грудь воображаемым ножом.

— Потому что они глупцы! — прорычал огненный жрец.

— Они потешаются над нами, — сказал молодой жрец, который встречал нас на ступеньках. — Такой праздник, целая вереница торговцев ждет своей очереди, народ и император жаждут зрелищ, а мы… возимся тут с каким-то трупом!

Двое его старших собратьев заговорили разом. Одни из них резко поднял руку — возможно, безо всякого злого умысла, — но пейналь тотчас же выступил вперед, чтобы остановить его. Один из жрецов из соседнего храма картинно повалился наземь, покатываясь со смеху.

Жрец бога войны пришел в ярость. Грозя кулаком в сторону соседней пирамиды, он свирепо прогремел:

— Эй ты! А ну-ка заткнись!

Остальные изумленно смотрели на него.

Неловкую тишину прервал чей-то кашель — слишком громкий, чтобы его можно было счесть деликатным. Снизу подтягивалась целая вереница людей, жаждущих поскорее ублажить свою гордость. Я отчетливо расслышал шепот какой-то женщины, назвавшей жрецов дураками, по чьей милости того и гляди сорвется праздник. Ей явно не терпелось поскорее заполучить останки своего раба и, вернувшись домой в Тлателолько, приготовить из них праздничную трапезу — не есть же его сырым по милости жрецов, что бестолково тянут время.

Пейналь грозно нахмурился, отчего полоски и звезды на его лице вновь пришли в движение. С него лил пот, и краска того и гляди могла потечь. Губы его задергались, и это не предвещало ничего хорошего.

— Он вовсе не хотел убежать, — отчаянно настаивал я. — Просто оступился. Несчастный случай. Это мы виноваты. Вот ведь какие дурни неуклюжие — не удержали! Уж больно здоров был — такой понравился бы богу.

Жрецов мои слова не убедили — похоже, их вообще больше интересовали ужимки соседей.