Правая рука Дроны легко взмыла над головой, и первая травинка, на лету превращаясь в дротик с шилообразным наконечником "бхинди-пала", устремилась в колодец.

Нянька тихо охнула и заскулила по-собачьи, пятясь назад. Но ни сын Жаворонка, ни дети не обратили внимания на испуганную женщину. Вслед за первым дротиком в колодец нырнул второй, за ним третий, четвертый…

— Ух ты! — только и смог выговорить восхищенный Арджуна, кусая губы.

Шестой или седьмой дротик Дрона всадил в древко предыдущего почти в упор, обернулся к детям, еще раз подмигнул — смотрите, герои! — и жестом факира опустил руку в сырую пустоту.

В мгновение ока сноровистые руки Дроны извлекли из колодца необычный составной шест, на конце которого висел деревянный мяч.

В дереве глубоко засел наконечник-шило первого дротика.

— Вот и ваш мяч, герои!

— Здорово! — честно признался старший Юдхишт-хира. — Спасибо, дя… благородный брахман! А как твое достопочтенное имя?

— Меня зовут Дрона.

— Просто Дрона?!

— Просто Дрона.

— А меня — Юдхиштхира, Крепкий-в-Битве, сын царевича Панду!

— А меня — Арджуна! Серебряный Арджуна! Я тоже… тоже сын…

— А я — Страшный! Я самый страшный!..

— Дядя Дрона, а как…

— А ты научишь нас…

— Научит, — словно дальний гром внезапно раскатился над лужайкой. — На то и наставники, чтоб учить… Я прав, о бык среди брахманов?

Дрона обернулся.

На парадном крыльце меж колонн, сам выглядя скорее колонной, нежели человеком из плоти и крови, стоял чубатый исполин.

Гангея Грозный.

Регент Хастинапура смотрел на Дрону так, словно, кроме них двоих, вокруг никого не было. Ни свиты за спиной Грозного, ни взволнованного Крипы, который переминался с ноги на ногу и вертел жезл воинского наставника, как если бы хотел его выкинуть, да стеснялся. Рядом с Крипой стоял молодой Альбинос, разглядывая Брахмана-из-Ларца своими красными глазами, страшненько мерцавшими с молочно-белой маски.

Правой рукой Альбинос дружески обнимал за плечи царевича-брата, грузного Слепца, чьи равнодушные бельма резко контрастировали с кровавым взглядом Альбиноса, формального отца пятерых игроков в мяч.

Поодаль, рядом с братьями и в то же время сам по себе, облокотился о перила третий внук Грозного, сын рабыни Видура. Живое воплощение Дхармы-Закона, он был коренаст, широк в кости, темнокож, и черты его простоватого лица могли обмануть кого угодно, кроме Дроны.

Именно такие простаки, наспех рубленные топором из цельного ствола, зачастую бывают самыми упрямыми старостами в деревнях, самыми дотошными экзаменаторами в обителях и самыми тароватыми купчинами на рынках Второго Мира.

Оставив свиту и родичей любоваться гостем с возвышения, Грозный тяжко спустился по ступеням и подошел к Брахману-из-Ларца.

Навис утесом, береговой кручей, закрыл собой солнце…

Рубин сверкнул в мочке уха регента, почему-то напомнив Дроне взгляд Альбиноса, и густая борода Грозного встопорщилась заснеженным ельником под ветром.

Всего два слова, две звонкие стрелы, брошенные на ветер, а шест, составленный из дротиков, уже стал прежним пучком травы.

И Дрона почувствовал: перед ним стоит Дед.

Патриарх.

Пренебрегший титулом "Чакравартин".

От Грозного веяло суровым покоем, уверенностью в завтрашнем дне, властью истинного кшатрия, не требующей ежеминутного подтверждения. То, к чему всю жизнь стремился Друпада-Панчалиец, сейчас стояло перед сыном Жаворонка в облике семидесятипятилетнего регента, и седой чуб свешивался к плечу белым стягом, знаменем цвета жизни и процветания.

Сказать такому "Увидь во мне друга!" — святотатство, но стать другом на самом деле — величие сердца.

А Гангея смотрел на маленького брахмана сверху вниз, видя перед собой звонкую силу булатного клинка, святую мудрость дваждырожденного и прочность ремня из дубленой кожи. То, что Дрона был младше Грозного на сорок лет, ниже почти на локоть и вдвое уже в плечах, его брахманство против кшатрийского звания регента — все это не имело никакого значения.

Совершенно никакого. Сойдись сейчас сила с силой, взбесись буйвол-регент, упрись маленький брахман остервенелой пантерой, отразись паук в бронзовом зеркале, ударь умение в мастерство — от всего Хастинапура осталось бы только Начало Безначалья. Выжженная равнина с горелыми трупами. Погребальный костер человеческому безрассудству — и потомки вертели бы в руках оплавленный кирпич городских валов, путая правду с небывальщиной. Перед Грозным стоял Наставник от рождения. Наставник Дрона по прозвищу Брахман-из-Ларца. И память отвернулась, вспомнив совсем другого человека, совсем… негоже регентской памяти смахивать слезу на глазах у подданных и царевичей.

— Ну как там он? — тихо спросил Грозный. Сын Жаворонка сразу понял, о ком спрашивает регент. Он только не знал, что ответить, и потому лишь двусмысленно пожал плечами. Дескать, что тут рассказывать… все в порядке.

— Ну и ладно, — пробормотал Грозный, знакомым жестом дергая себя за кончик чуба. — Ну и ладно…

Совершенно детская обида звенела в низком рыке Гангеи, старого воина, прославленного правителя, — обида мальчишки, которого бросили на произвол судьбы да еще и поддали ногой на прощание.